Пять дней мы жили с Андреем Дмитриевичем в одном номере гостиницы и все время вспоминали то одно, то другое из пережитого, называли общих друзей и знакомых.
„А помнишь?.. А помнишь?..“ – перебирали мы в памяти события тех окаянных дней.
– А ты помнишь того белокурого голубоглазого датчанина, Оскара Вернера, коммуниста, что приносил коробки с продуктами? – спрашивал Андрей Дмитриевич.
– Фамилии не помню, – отвечал я, – но его самого, как живого, вижу перед собой. Ведь эти его коробки стольким людям жизнь спасли, в том числе и мне!»
В 1958 году Девятаев побывал в гостях у Андрея Дмитриевича в Майкопе, а в 1961 году приехал к нему снова. Съездил и к Николаю Степановичу Бушманову в Свердловскую область. Дружба, скрепленная кровью и муками в гитлеровских застенках, взывала к памяти, к продолжению встреч до тех пор, пока в живых останутся хотя бы двое. Ведь именно святая фронтовая дружба и взаимная братская выручка помогли им вынести все выпавшие на их долю тяготы и лишения, одержать победу над самой смертью. И это не просто слова. Это – откровение победителей.
Наверное, никто из былых фронтовиков так не радовался нечастым встречам, никто не провозглашал таких искренних, таких сердечных здравиц друг за друга, как девятаевцы. На одной из таких встреч все долго аплодировали отставному полковнику Владимиру Боброву, который произнес за столом не просто тост, а тост в стихах:
Поднимем тост за ВВС,
Страну невиданных чудес.
Потом стакан за два крыла,
ЗаВТА, ИА, ДА[9].
Потом за звезды, ордена
И за былые времена.
Не чокаясь – за тех ребят,
Что ждут нас у небесных врат.
За НЛ-10 10[10], ветрочет
Нальем еще в стакан в зачет!
За УМП, СМУ, ПМУ
Еще рюмашечку одну!
За шум турбин, и гул винтов,
ЗаХВВАУЛ, Ейск, заБалашов[11],
За тех, кто в руки брал штурвал,
Стрелял, бомбил и курс считал.
За инженеров, «бортачей»,
РП[12], радистов и врачей.
За тех, кто мог любить и ждать,
Растить детей и не роптать.
А в заключенье, без затей:
Чтоб чаще обнимать друзей!
– Слова, как говорится, народные! – заключил свой замечательный тост Бобров. – А исполнение – принародное!
– Володя, спиши слова!
– Спишу, но дорого стоить будет!
Вот так общались те, кто прошел сквозь адский огонь, грозовые облака и дюралевые трубы.
В 1961 году навигация на Волге открылась раньше, чем обычно. «Метеор» Девятаева совершал плановый рейс по маршруту Казань – Горький. Навстречу шел большой пассажирский теплоход «Козьма Минин». Теплоход подает прерывистые гудки, а потом долго и протяжно басит. Девятаев снимает трубку УКВ-телефона, выходит на связь с капитаном «Минина»:
– Что у вас там случилось? Помощь нужна?
– Человека в космос запустили! Нашего человека! В космос! Только что на землю вернулся!
– Кто вернулся? Что за человек?
– Юрий Гагарин! Включи радио!
Девятаев врубил сирену. Достал ракетницу и стал палить в воздух: зеленая, красная, белая…
– Радиста на мостик! – распорядился он по трансляции.
Прибежал радист.
– Пиши радио: «Москва. Кремль. Сергею Павловичу Королеву. Сердечно поздравляю с великой победой! Мы прорвались! Капитан Девятаев».
Неизвестно, получил ли эту радиограмму Королев в потоке других поздравлений. Но хочется верить, что получил, все вспомнил и помянул добрым словом «гида» по Пенемюнде.
Как ни плотны были рейсы из Казани в Горький, все же выпадали свободные дни, чтобы общаться с Волгой не с высоты капитанского мостика, а напрямую, вплавь… Они любили выбираться вдвоем на городской пляж. Загорали там до черноты. Но и загар не скрывал шрамов, исполосовавших тело бывшего летчика.
Девятаев любил прыгать с вышки – ласточкой.
– Хоть пару секунд, а все равно лечу! – усмехался он, скрывая тоску по небу, по штурвалу самолета…
– «В небе скрылась точечка…» – улыбалась Фаина.
Любовались отцом и подросшие сыновья – Леша и Саша.
Парни тянулись за отцом на вышку, чтобы тоже испытать радость недолгого свободного полета – от трамплина к воде. Они с малых лет знали, что их папа – герой, гордились им, и это было важной составляющей девятаевского счастья. Но удивительное дело: почему-то сыновья известных летчиков чаще становятся медиками, чем пилотами. Именно так вышло и у Девятаева. Но об этом другой сказ…
Зима для речника время относительной передышки: Волга скована льдом, и «Метеор» стоит в затоне до открытия весенней навигации. Январь – время отпусков. Но в отпуск Девятаев так и не собрался: январь 1966 года выпал ему черным месяцем. Как, впрочем, и великому множеству его сограждан. 14 января голос диктора с искренней скорбью сообщил: «Сегодня на пятьдесят девятом году жизни скоропостижно скончался выдающийся конструктор космических кораблей Герой Социалистического Труда академик Сергей Павлович Королев…»
Впервые мир узнал это великое имя. Смерть рассекретила «полковника Сергеева», генерального конструктора.
Девятаев горестно недоумевал: как же так, всемогущие советские врачи, медики-академики не смогли спасти такого человека, как Королев? Ведь операцию ему делали великие светила – академик Петровский и главный хирург Советской армии Вишневский.
Дома включил телевизор: во весь экран – портрет Королева в черном обрамлении. Спокойный умный взгляд… Девятаев поклонился портрету в пояс:
– Спасибо тебе, великий человек!
Невольно вспомнилось Пенемюнде. Осень 1945-го, пронизывающий ветер с моря и тот костерок в капонире, который они разложили, чтобы согреться. И «полковник Сергеев» со своей плоской фляжкой, сделанной под карман шинели. После третьего тоста – «За тех, кто в небе!» – Королев неожиданно признался:
– А ведь я тоже летчик. Только безмоторный. На планерах летал.
– Ну, это еще труднее, чем с мотором. Так что вы настоящий пилот.
– Ну, тогда за нас! – и «Сергеев» запел красивым баритоном:
Потому, потому, что мы пилоты,
Небо наш, небо наш родимый дом!
Первым делом, первым делом – самолеты.
Ну а девушки? А девушки потом!
В тот же скорбный день Девятаев выехал ночным экспрессом в Москву. С Казанского вокзала он сразу же нырнул в метро и через четыре остановки был уже у цели – Дома союзов. У входа в Колонный зал стояла на морозе предлинная очередь. Тысячи москвичей и не москвичей пришли сюда, чтобы проститься с замечательным человеком, «ракетным