– Вот дождалась меня, несмотря ни на что… – представил Иван боевую подругу. – Хоть и сообщили, что пропал без вести.
– И моя дождалась!
Тут и тост сам собой родился. Девятаев поднял хрустальный бокал:
– За вас, девочки! Вы – наши крылья!
Осушили бокалы до дна. Глядя на них, ресторанные оркестранты заиграли песню, любимую всеми фронтовиками:
Майскими, короткими ночами,
Отгремев, закончились бои.
Где же вы теперь, друзья-однополчане,
Боевые спутники мои?
Под эту песню и завели речь о судьбах друзей – тех, с кем совершили полет века. Позже Девятаев о той беседе, о той незабываемой встрече расскажет в своей книге.
Глава третья
«Где же вы теперь, друзья-однополчане?..»
Девятаев всегда интересовался судьбой своего «экипажа». Искал, расспрашивал, находил и заносил всех в книгу своей памяти:
«Иван Павлович Кривоногов живет вГорьком (ныне Нижний Новгород.– Н.Ч.) и работает товароведом в речном порту на Волге. Прибывая на своем „Метеоре“ из Казани в Горький, я всегда с ним встречаюсь и бываю у него в гостях. Он все такой же энергичный и смелый, каким был на Узедоме. Правда, пережитые пытки, лишения и издевательства врага подорвали его здоровье, но дух не сломлен, и глаза по-прежнему излучают задорные огоньки и могучую жизненную силу.
В апреле 1957 года, после того как о нашем перелете было напечатано в центральных газетах, откликнулся Михаил Александрович Емец, работавший бригадиром в колхозе им. Ворошилова Синевского района Сумской области. Вскоре у нас состоялась встреча в Москве.
Долго и настойчиво искал я остальных товарищей. Удалось найти Федора Петровича Адамова, который работает в РТС в селе Ильинка Литвиновского района Ростовской области.
Владимир Соколов, Петр Кутергин и Иван Олейник погибли в боях за Родину. Мне неизвестны судьбы Владимира Немченко (Тимченко) из Тереховского района Гомельской области, а также Трофима Герасимовича Сердюка из Гулькевичского района Краснодарского края, как и Николая Урбановича из Горловки.
Один за другим находились и старые друзья-однополчане, и товарищи по фашистской каторге, ставшие для меня родными братьями. Первым приехал поздравить меня с высокой наградой мой командир, боевой друг и товарищ, образ которого вдохновлял меня все дни, проведенные в жуткой неволе, – Владимир Иванович Бобров. От него я узнал много интересного о своих однополчанах, об их героических подвигах в боях с фашистскими стервятниками, о боевом пути нашей части, отмеченном многими блестящими победами. Владимир Иванович Бобров и сейчас командовал авиационной частью, воспитывал молодых летчиков, вооружал их своим богатым боевым опытом.
В Москве я встретился с Иваном Мефодьевичем Пацулой. Мог ли я думать, расставаясь с ним в концлагере Заксенхаузен, что через тринадцать лет встречусь с ним в столице нашей Родины?! Оказывается, ему удалось бежать из концлагеря. Теперь Иван Мефодьевич работал лаборантом Института нефти Академии наук СССР. Пополневший и полысевший, он по-прежнему оставался таким же волевым и жизнерадостным человеком, отдающим все свои силы любимому делу.
Сергей Вандышев приехал ко мне на встречу в Москву вместе с женой Кирой, о которой он столько рассказывал мне в плену. Как оказалось, из Кляйнкёнигсбергского лагеря гитлеровцы отправили его в лагерь Луккенвальде, неподалеку от Берлина. В этом застенке томились тысячи советских, французских и английских военнопленных. В ночь на 22 апреля 1945 года советские военнопленные этого лагеря совершили массовый побег. Вандышев вернулся в свой авиаполк, стал командиром эскадрильи и участвовал в штурме Берлина.
В Киеве состоялась моя встреча с Алексеем Ворончуком. Туда же приехал на нашу встречу его замечательный друг и боевой товарищ Алексей Федирко, проживающий в Умани.
Но самая волнующая встреча, о которой я и думать не мог, неожиданно произошла в октябре 1957 года. Советский комитет ветеранов войны пригласил меня в Москву на встречу бывших узников концлагеря Заксенхаузен. Встречались люди, вместе переживавшие нечеловеческие муки и лишения, вместе боровшиеся против ненавистного врага, не раз спасавшие друг другу жизнь. После освобождения с 1945 года они ничего не знали друг о друге. И вот теперь, встречаясь здесь, в Москве, пожилые мужчины бросались друг другу в объятия, целовались и плакали…
Я прибыл, когда в актовом зале уже шел доклад о лагере смерти, о борьбе советских патриотов в содружестве с иностранными антифашистами против поработителей. Меня избрали в президиум. Я внимательно всматривался в лица сидевших в зале бывших узников Заксенхаузена. Вдруг мой взгляд остановился на одном человеке, сидевшем во втором ряду с левой стороны, и сердце у меня заколотилось от волнения… Он тоже смотрел на меня, тяжело дышал и нервно вертелся в кресле, то и дело протирая платком глаза. „Похоже, он тоже волнуется“, – подумал я. Еще пристальнее всматриваюсь в его лицо… „Неужели он? – стучит мысль. – Возможно ли с того света ему явиться сюда?“ Нет, зрение и память не обманывают меня, ведь я на всю жизнь запомнил черты этого лица! Да, это он – лагерный смертник, политрук Андрей Дмитриевич Рыбальченко!.. Он меня тоже узнал, приподнялся, готовый броситься ко мне, но сдержался.
И вот мы уже стиснули друг друга в объятиях, у обоих льются слезы… И мы не можем произнести ни слова. Но и без слов мы понимали друг друга и думали об одном и том же…
– Значит, жив! – повторял я.
– Улетел!.. Молодец! А говорил: „Не сумею“… – улыбался Рыбальченко. Как знакома была мне его улыбка…
Мне не терпелось поскорее узнать от Андрея Дмитриевича о том, что произошло с ним и Николаем Степановичем Бушмановым после нашей разлуки. Ведь я давно похоронил их… С болью в сердце переживал их печальную, трагическую участь, с благодарностью вспоминал все, что сделали они для меня и многих других товарищей. Ведь вскоре после того, как я прибыл на аэродром, туда привезли другую партию заключенных из Заксенхаузена. Некоторые из них уверяли меня потом, что своими глазами видели, как политрука и полковника в день их отправки увели в крематорий вместе с еще пятью смертниками…
Когда мы приехали в гостиницу, я узнал от Рыбальченко, что он живет в Майкопе, а Николай Степанович Бушманов в Свердловской области. Как же им удалось спастись? Оказалось, что гитлеровцы, прежде чем казнить их, попытались с помощью провокаторов, которых подсаживали к ним под видом таких же обреченных на смерть, выпытать, кто еще из участников подполья продолжает вести борьбу. Но добиться им ничего не удалось. Бушманов и Рыбальченко выиграли время и дождались освобождения.
„А насчет крематория товарищи тебе правильно сказали… – вспоминал Рыбальченко. – В скором времени после твоего отъезда нас, семь человек, действительно вызвали из строя и увели. Кроме нас было еще три еврея и два поляка. Их повесили на наших глазах, а нас вернули назад. Это была обычная пытка,