В феврале эвакуация принимает иной характер. Из Ленинграда отправляют по железной дороге до Ладожского озера, где уже перевозят на автомобилях. Это несколько увеличило число эвакуируемых. Финляндский вокзал, с которого происходил отъезд, превратился в какой-то муравейник на фоне мрачного, застывшего города. Кроме уезжающих здесь сновало много других людей. Каждый вечер происходили случаи воровства и даже ограбления – эвакуирующимся при отправлении выдавали хлеб. Исчезали порой и другие вещи.
Общие размеры эвакуации остаются очень незначительными. Везут только более нужных людей. Возможность же эвакуации ищут все. Было известно, что большой радости нет и в других местах, а самый путь, во время которого многие умирают, исключительно тяжел. И все-таки это было единственное спасение. Один просил другого, даже приходящий коммунальный врач своего пациента, нельзя ли помочь, нельзя ли попасть в список родных на случай эвакуации. В это же время администрация эвакуирующихся учреждений тщательно контролировала состав ближайших родственников, сообщенный для выезда его работниками. Производился строгий отсев – исключались сестры и братья. На этой почве разыгрывались исключительно тяжелые сцены.
VII
В середине февраля 1942 года появились слухи об эвакуации из Ленинграда высших учебных заведений. Слухов было, правда, много. Говорили, что немцы будут скоро отогнаны, осада снята и продовольственное положение города улучшено. Приводили слова Сталина, сказанные где-то, что все ленинградцы получат санаторный паек. Надеялись, что вопрос с питанием будет улучшен и при состоянии осады. Были, наконец, разговоры о новом форсировании Ленинграда и взятии его немцами. Последнее, надо сказать, ни у кого ни радости, ни надежд, ни просто интереса не вызывало. Одно было более очевидно – какой-то подвоз продовольствия по ледовой дороге налажен. Выдаваемый, однако, паек ни в какой мере не гарантировал существования. Смертность продолжала оставаться по-прежнему высокой. Кроме того, подвоз продовольствия мог быть нарушен, что привело бы к полной катастрофе – новым очередям и уменьшению размеров или полному прекращению выдачи пайка. Достать что-либо помимо него стало бы тоже окончательно невозможно. Тогда должна была наступить быстрая, ничем не отвратимая гибель.
Меня не оставляло все время ощущение нахождения в большой колбе, соединенной с воздушным пространством тонкой неустойчивой трубкой. Нарушится подача воздуха, и сразу же задохнешься. Потом подача воздуха может возобновиться, но из мертвых не воскреснуть. Помимо этого, все чаще приходила мысль, много ли осталось сил и при существующем положении.
Благодаря исключительной энергии своей жены я имел кое-какое добавочное питание. И все же ноги ходили хуже и хуже. Весь организм был во власти какой-то тяжести, день ото дня усиливавшейся. В верхней части живота все сильнее начинали двигаться зловещие мурашки. Только сознание работало безотказно. Даже мог писать, чему помогал, видимо, крепкий кофе, запасов которого хватило до дня выезда. Моя жена чувствовала себя физически крепче, но на руках ее открылись и не проходили язвы. Между тем вещи, на которые удавалось доставать немного продовольствия, преимущественно хлеб, начали явно подходить к концу. Все хуже становилось с топливом, запасы которого иссякали.
Сидя вечером при двух маленьких коптилках, корректируя какую-либо ранее написанную работу и прислушиваясь к свисту пролетающих над домом немецких снарядов, от которых дребезжали стекла, я иногда невольно спрашивал жену: «А нужно ли все это?» Она отвечала как бы недоуменно: «Почему? Конечно, нужно». Гарантии в ее голосе за благополучный исход не чувствовалось, но веры в возможность еще сопротивления и тем самым спасения было много.
Отдельные высшие учебные заведения смогли выехать уже в конце января. Здесь сказались не только желание, но и связи их администрации. Партийный секретарь и некоторые другие лица из руководства моего института были, наоборот, большими противниками эвакуации, считая, что лучше оставаться на месте. Объяснялось это тем, что они сумели найти какой-то дополнительный источник продовольствия и не так сильно голодали. Подобную точку зрения разделяли, правда, и некоторые сильно голодавшие представители старой интеллигенции. «В Ленинграде, – говорил мне один хорошо осведомленный профессор, – можно рассчитывать на улучшение. В остальной же стране, где мы окажемся без жилища, надвигается или уже есть такой же голод и такое же расстройство жизни. На улицу к колонкам за водой ходят не только в Ленинграде, но и в ряде других городов». Сам я занимал в вопросе эвакуации колеблющуюся позицию. Не хотелось терять свои книги, материалы, с таким трудом созданное жилище. Хотелось верить поэтому в улучшение продовольственного вопроса. Основанием для этого были слухи о притоке из-за границы в Архангельск различных консервов и жиров. Можно было надеяться, что часть данного продовольствия будет направлена в Ленинград, которому и не так уже много надо, – от жителей осталась едва ли половина. Наряду с этим другой голос упорно говорил: «Бросай все, пока в состоянии двигаться, и уезжай. Впереди исключительно тяжелый путь эвакуации. Его нужно перенести, но дальше все-таки спасение».
С начала марта разговоры об эвакуации высших учебных заведений стали определеннее. 12 марта я узнал от директора, что в середине апреля институт выедет в один из волжских городов, где должен будет остаться на все время войны. 13 марта я в институте не был. Придя же 14-го, узнал, что через два дня мы выезжаем вместе с другими высшими учебными заведениями на Кавказ, в Пятигорск. Настроения институтской администрации не могли уже иметь какого-либо значения. Было общее распоряжение о вывозе ленинградских вузов на отдых, на Кавказ. Такая поспешность обрадовать не могла. Нужно было собраться, нужно было продать что возможно из вещей. Между тем я не мог даже дать знать об отъезде домой, будучи вынужден сразу же взяться в связи с эвакуацией за ряд дел по факультету. Из двух дней для сборов один, таким образом, пропадал. Домой я вернулся только к вечеру.
К счастью, кое-что в предвидении возможного отъезда было собрано. Однако нужно было еще многое сделать и, самое главное, собрать деньги, постараться продать хоть часть вещей. Мы сразу принялись за дело. Я навестил в тот же вечер три знакомые семьи, жившие неподалеку. Это было не простым и не безопасным