Улицы запрудили санки с покойниками. Наряду с обычно маленькими встречались сани и больших размеров, какие были у домовых управлений или магазинов. На них лежали по 3–4 человека прямо в верхней одежде. Трупы бородатых мужчин, наваленные в полушубках один на другого, оставляли впечатление вымирания самой что ни на есть «избяной кондовой Руси». Везли их порой с какой-то отчаянной быстротой и решимостью все те же женщины, быть может, привлеченные в общественном порядке, или просто добровольные соседки. На кладбищах и вокруг кладбищ возникли горы покойников, которых не было сил зарывать в землю. Могильщики, соблазненные хлебом и начинавшие рыть могилу, не раз умирали во время работы, плохо рассчитав свои силы. Земля, необычайно промерзшая в ту суровую зиму, была неприступной. На улице можно было нередко видеть ослабевших людей, которые, присев, начинали умирать. Некоторым удавалось оказывать помощь, многие умирали. Под воротами нашего дома умер какой-то неизвестный человек, проходивший поздно вечером. Его труп оставался неубранным в течение 10 и даже больше дней. Кто-то снял с него шапку, кто-то стащил валенки. Зимнее хорошее пальто не тронули. Большое количество людей в те дни, начиная с одного из секретарей моего института, просто пропало, не придя один день на службу. Многие умирали на самой службе.
Основная масса людей умирала все-таки у себя в постели. Утром в ленинградских домах за стенками, прилегавшими к лестницам, все чаще слышался характерный стук нагруженных санок о каменные ступеньки. Чувствовалось, что кто-то с большим надрывом их тащит. Это были трупы мертвых, спускаемые с 6, 5-го и других этажей еще оставшимися в живых, но порой обессилившими родственниками или соседями. На улицах начали встречаться женщины, везущие покойников и двигающиеся сами с трудом. Некоторые из них не доходили до кладбищ, погибая по дороге. Бессилие людей привело к тому, что трупы умерших завозили в скверы, к решеткам набережных каналов и рек, а также в другие места, где жители города перестали ходить, где все было занесено снегом. Делали это украдкой, в вечерние часы. В отдельных местах начали появляться свалки трупов под снежным покровом. Административные власти, буквально затопленные происходящим бедствием, отдали тогда распоряжение об открытии моргов. Моргами явились дворы ленинградских домов. На 7–10 домов в зависимости от числа их жителей выбирался один какой-нибудь двор больших размеров. На воротах последнего вешалось объявление – «Морг». Через управдомов делалось соответствующее оповещение. В морг все могли свозить своих умерших. Туда же отправляли всех умерших на улице.
Для вывозки трупов были выделены грузовики, но в недостаточном количестве. Плохо было и с грузчиками. Во время самой работы происходили такие же случаи, как на кладбище, – грузчики умирали. Приходилось искать людей. На работу по разгрузке моргов бросили даже университетскую бригаду ПВХО, которой по специальности делать было нечего. В ее составе были весьма квалифицированные академические работники. Один из них в настоящее время руководит университетской кафедрой в Канаде. Тогда же он получал лишнюю порцию хлеба и 100 грамм водки, если справлялся с установленной дневной нормой – погружал 150 трупов. По улице города начали носиться грузовые машины, в них навалом лежали груды умерших людей. По нашей улице проезжало в среднем за день 10–12 таких автомобилей. На магистральных улицах их число было много больше. Количество саней с покойниками уменьшилось, но не исчезло. Некоторая часть людей предпочитала все же, напрягая последние силы, везти своих родственников на кладбище, хоть перспектив на «похороны» там не было. Постоянные нарушения с транспортом сделали то, что в некоторых моргах большое число трупов находилось не только во дворе, но и перед самим домом на улице. Проходя каждый день мимо одного из таких моргов, я обратил внимание, что часть трупов лежала прямо на земле, другая же часть всегда оставалась на привезенных санках.
Сани в те ленинградские дни представляли очень большую ценность. Тем не менее у измученных людей, потерявших, казалось бы, человеческий облик, не хватало духу переложить близкого им человека на землю. Они жертвовали санями, которые могли им понадобиться уже сегодня, чтобы привезти добытое топливо, а завтра – чтобы отвезти другого умершего человека. Сани могли быть украдены через 20 минут после их ухода. И все-таки – нет. Пускай кто-нибудь другой, но не они. Сани стали синонимом гроба, в котором прощаются с ушедшим из жизни. Преступить этот закон оказалось не под силу многим ленинградцам даже в те страшные дни.
Общей чертой людей, несмотря на жестокое страдание, оставалась изумительная выдержка. Были, конечно, исключения. Дворник нашего дома, принятый на работу перед самой войной, малосимпатичный, грубый человек, потерял свои продовольственные карточки. Жалкий и совсем потерявшийся, он ходил по двору, плакал как ребенок и, останавливаясь перед работавшими там, говорил: «Вот были бы карточки, я мог бы себе кашки сварить, а теперь ничего не сваришь». Сознание этого человека, видимо, все-таки нарушилось. И при наличии карточек «кашки» варить было уже не из чего. Но просить вообще – в те дни никто особенно не просил. Чаще приходилось слышать об известных «агрессивных действиях». С одной знакомой древней одинокой старухой, дочь которой находилась в концентрационном лагере, чуть не случилось такое несчастье. В середине декабря она вышла на улицу, держа на ремне свою любимую собаку. Последняя жила у нее только что не с дореволюционных времен. Неожиданно на старуху бросилось сразу несколько человек. Одни хотели схватить собаку, другие пытались вырвать из рук ремень. Все кричали наперебой: «Это моя собака». Здесь же подоспели другие прохожие, заступившиеся и прогнавшие нападавших. Старуха вернулась благополучно с собакой домой, а еще через 3–4 недели съела ее сама. По темным лестницам ранним утром советовали ходить осторожно. Были случаи, когда, предполагая, что человек идет за хлебом, ударяли по голове, чтобы оглушить и отнять карточки. Особенно осторожным нужно было быть на тех же темных лестницах, получив хлеб. Последний вообще следовало носить завернутым и спрятанным. В темноте его могли выхватить даже у булочной.