Что касается населения, следует сказать, что для его большей части был очевиден не просто проигрыш, но очень скорый проигрыш войны. Даже среди наименее образованных людей находились любители, бравшие географическую карту и определявшие среднее расстояние отступления в день советских армий. Полученные результаты они сопоставляли с таким же показателем отступления польской армии в 1939 году. Память о последнем была очень сильна, о чем позаботилось советское правительство, чересчур много говорившее о незадачливых польских правителях. Остановка немцев под Ленинградом и начало голода не изменили положения. Все думали: главное – это Москва; она будет взята в первую очередь, что определит многое; именно туда направлены основные немецкие силы. Быть может, здесь выступила психология советского обывателя, но некоторые полагали, что решающие дни – это 7–8 ноября – годовщина Октябрьской революции. Даже 2–3 преподавателя высшей школы, члены партии, зная мою привычку следить за всей советской печатью, осторожно спрашивали, «не читал ли я где-нибудь, не говорил ли Гитлер, что к ноябрьским праздникам будет в Москве?». Эти тревожились по-иному. Так уж воспитан советский человек; военный успех, хотя бы и противника, если возможно, должен быть связан с общеполитическим эффектом. И люди ждали, напряженно ждали. В большом количестве статей, напечатанных в эмиграции, любят вспоминать речь Сталина 3 июля и бульканье воды, прерывавшее эту речь. В сознании ленинградцев, зажатых в тиски блокады и внимательно наблюдавших за событиями остальной страны, осталось еще одно впечатление – поведение Сталина в октябрьские дни, начиная с приказа о расстреле на месте, без суда и следствия, всех замеченных в ведении противоправительственных разговоров на улицах Москвы и кончая все-таки тем же октябрьским парадом войск перед лавиной немцев, наступающих на город.
«Сталин остается Сталиным», – говорили в староинтеллигентских кругах по поводу приказа о расстреле без суда и следствия. «Эти, известное дело, просто не сдадутся; вон все командующие поотыскались; уж с Кутузовым там или без Кутузова, защищаться будут, а ты как думал?» – доносилось из темноты очереди, ставшей в 5 часов утра за хлебом[29]. Прошли ноябрьские праздники, Москва взята не была. Пошел 25-й год Октябрьской революции. Он был много тяжелее ее первого года. Люди ждали, еще больше голодали. Кончился ноябрь. Голод усиливался. Началась массовая смертность. В интеллигентских кругах, ожидавших немцев, появились разговоры – какие все-таки они мерзавцы, не берут города. В народе тоже пошли толки: «Не иначе нарочно морят, чего им нас жалеть». Партийный состав и беспартийные сторонники власти молчали, выполняя свои обязанности и ожидая, что будет дальше. В это время произошли события, определившие все. В первой половине декабря вместо неопределенных слухов относительно того, что творится под Москвой, пришли точные сведения: немцы отброшены, советские войска наступают. Несколько позже в город просочились сведения из народных источников: в Красной армии произошел перелом – армия поверила в свои силы; планы немцев явно нарушены.
Ленинградцы были уже сильно измучены, на улицах совсем исчезли улыбающиеся лица. Однако результат происшедших событий был исключителен. Партийный состав заговорил о «мудрости Сталина», опрокинувшего планы немецкой молниеносной войны. Старая интеллигенция, не желавшая прихода немцев, говорила о том, что война всегда рождает героев. Старая интеллигенция, желавшая прихода немцев, вспоминала другую старинную формулу – «лучше, чтобы армией ослов командовал лев, чем армией львов осел» – и полагала, что в Советской армии началась замена «ослов львами». Большое число беспринципных людей из всех слоев населения, бывших «роялистами больше, чем сам король», известных в советской жизни как «подхалимы» и отшатнувшихся от власти в июле – ноябре, незамедлительно вернулись назад. В кругу родных и знакомых еще недавно они смущенно говорили о своем заблуждении и даже глубоко разбитой вере. После известий из Москвы – не смущенно, а, как всегда, развязно, везде, где только можно, они спешили повествовать о «мудрости Сталина, способной предвидеть все и преодолеть все».
Широкие круги населения также сделали свои выводы. Прежние предположения о гибели Советского государства при столкновении с капиталистическим миром были разбиты вдребезги. В борьбе с немцами Советская армия оказалась способной наступать, чему раньше не верили. Что же касается капиталистического мира, то Англия и США, экономически более могущественные, чем Германия, не только не борются с советским правительством, а выступают еще в качестве его прямых союзников. Объявление США войны Германии произошло, как известно, в том же декабре месяце.
Деться было некуда, от советского правительства не уйти. Больше того, единственной возможностью для личного спасения при создавшихся условиях являлись только военные успехи советского правительства. За несколько дней до благоприятных известий из Москвы войска генерала Мерецкова выбили немцев из занятого ими Тихвина, что давало надежду на освобождение Северной железной дороги, установление прямой связи с Вологдой и подвоз продовольствия. Прочувствовано это было как следует все же после сведений о «генеральном успехе» и возникновении веры в общую способность наступления советских войск. Люди потянулись туда, на восток, где совсем недалеко, за Мгой, в Волховских лесах, в трудно проходимых болотах, казалось, гремели спасительные выстрелы, и советские войска пробивались на выручку Ленинграду. «Прорвут, надо думать, восточные кольца немцев, подвезут продовольствие», – говорил мастер, устроивший на дворе диспут. Сам он, бедняга, ходил к этому времени уже с большим трудом. «Всегда советская система