Во второй и третий большой сентябрьский налет с одним молодым человеком, знакомым моих друзей, произошел такой случай. Он нес дежурство на крыше. Как только началась бомбардировка, фугасная бомба попала и разрушила какой-то соседний дом. Его же в бессознательном состоянии перебросило воздушной волной на крышу другого дома. Там он повис в воздухе, зацепившись одеждой зa край выступающей балки. Очнувшись и увидя себя над пропастью, молодой человек собрал все силы, вскарабкался на крышу и побежал, преследуемый «ужасом пропасти» через чердак к лестнице и дальше вниз на улицу. Здесь ждала «помощь». Большое количество людей, отчаянно стремившихся остановить распространяющийся пожар, несмотря на происходящую невдалеке бомбардировку, встретило его жестокой руганью: «Где тебя черти носят, не видишь – горит, тушить надо». Ему что-то сунули в руки и заставили работать с такой энергией, что «ужас» невольно забылся. Позже молодой человек говорил: «Если бы не подобное “переключение”, я мог бы остаться душевнобольным». Поседеть он все-таки поседел.
Исключительно велика была роль в тушении пожаров ленинградских подростков. Для них интерес затмевал всякий страх происходящего. Во время бомбардировок они рвались на крыши. В это же время совсем маленькие мальчишки при недосмотре бесновались внизу, на дворе и улице, конкурируя между собой за число собранных артиллерийских стаканов.
В дни опасности и смерти, витавших над Ленинградом, было особенно трогательным проявление людьми долга. Случаев этому было немало. Мне вспоминается один из утренних налетов в середине октября. После ночного дежурства моя комната не слышала или не желала слышать сигнала воздушной тревоги, продолжая спать. Отсутствие 20–25 человек в бомбоубежище было замечено стариком-швейцаром, который являлся дежурным по зданию. Он прибежал к нам на третий этаж сказать, что надо идти вниз. Через 5–7 минут началась стрельба советских зениток и где-то невдалеке бомбардировка. Швейцар немедленно вернулся назад. Большая часть людей по-прежнему спала, те же, кто и проснулся, не желал вставать. «Товарищи, товарищи, – говорил он обеспокоенно и стараясь убедить, – немцы над городом, вставайте, как бы неприятность какая не вышла». «Товарищи» – было от советской эпохи; «как бы неприятность какая не вышла» – от дореволюционной эпохи, когда он работал также служителем учебного заведения. То, что старик простоял всю бомбардировку, рискуя собой и не будучи в состоянии оставить людей, находящихся в опасности, – от большой человеческой души.
IV
О воле к жизни свидетельствовала и та энергия, с которой ленинградцы укрепляли свой жизненный очаг – бытовые условия, чтобы пережить надвинувшийся шквал. Видя приближение зимы, они старались создать хоть минимальные запасы топлива: искали, доставали, привозили, рубили. Сколько можно сносили в квартиры; остальное прятали поближе и понадежнее. Зная, что о топке обычных печей не может быть и речи, люди сооружали заблаговременно так называемые буржуйки, требующие меньше топлива. Большие семьи, имевшие 2–3 комнаты, по соображениям того же топлива, приготовились заранее к самоуплотнению в одной. При всей ограниченности средств и возможностей многие шили, зачастую переделывая из старого, всевозможные ватники; разыскивали валенки, шапки-ушанки, теплые перчатки, теплые носки и т. д. и т. п.
Основным вопросом, куда пришлось направить энергию и внимание, явилось, естественно, продовольствие. Сокращение продуктовых выдач было сделано, как известно, в начале сентября. Продовольственный рацион включал, правда, помимо хлеба небольшое количество мяса, растительного масла, сахара, крупы и макарон. Кроме того, в октябре – ноябре выдали несколько раз шоколад. Карточки на мясо, масло, крупу и частично хлеб были построены так, чтобы дать возможность обедать в столовых в счет своего рациона. Общий размер выдаваемого продовольствия вряд ли достигал 30 % количества калорий, минимально потребного для поддержания человеческой жизни. Несмотря на препятствия, у основной массы населения оказались первое время известные запасы продуктов, начиная с жиров. Это дало возможность до середины октября иметь второе блюдо на обед и, быть может, ужин, перейдя позже только на суп, но не один, а два или три раза в день. С конца сентября люди начали ходить, разумеется, голодными, сильно голодными. В середине октября произошел такой случай. Советский самолет, транспортировавший зерно, разбился вдребезги где-тo в пригороде. Аспирант моего института, случайно оказавшийся поблизости, говорил, что произошло нечто неописуемое. Набежавшие люди хватали все, что возможно, впивались в землю, в грязь, чтобы только извлечь «съедобное». Некоторые тут же ели зерна, перемешанные с песком. Как раз в это время лично у меня оказался весьма интересный «измеритель» нарастания голода. При «переучете» нашего домашнего продовольствия после Бадаевского пожара был обнаружен пакет с сухим компотом очень плохого качества. Когда-то его подсунули в одном из «Гастрономов». Больше чем наполовину он представлял не фрукты, а мусор из отходов фруктов. Выбрав оттуда все, что возможно, пакет случайно оставили на одном из подоконников. И вот, возвращаясь вечером крайне голодный, прежде, чем идти спать, я подходил к окну и находил вещи, которые все-таки можно было есть. Каждый вечер я решал – больше здесь для еды абсолютно ничего нет. Дней через 6–7 от пакета, кроме бумажной и древесной пыли, действительно ничего не осталось.
Свои продовольственные запасы ленинградцам приходилось всячески экономить и растягивать. Они исключительно терпеливо, долгими часами, с раннего утра стояли в очередях и были рады получить на всю семью «граммы жира, фунты крупы». Ведь это продлевало жизнь. Люди бродили по рынкам (толчкам) города, мучительно пытаясь что-то купить, больше обменять; последние хорошие ботинки на кусок какого-нибудь жира, полученный по карточкам свой же шоколад на кусок хлеба или сколько-то грамм крупы или несколько фунтов картофеля и т. д. «Что он, шоколад-то? – рассуждал какой-нибудь рабочий-сезонник. – Картошка-то с сольцой, оно привычнее… А главное, на несколько раз мне». Заскорузлые руки и такое же лицо этого человека, уверенность, с какой защищалась разумность произведенного обмена, невольно привлекали внимание. Действительно, вернется он, случайный пленник Ленинграда, в свое темное неуютное общежитие, сварит у какой-нибудь печки несколько картофелин и «закусит, окуная их в сольцу», как это самое делает его семья в какой-нибудь деревушке. «Главное, что на несколько раз».
Достать на толчках в те дни что-либо съедобное, хоть бы в самых малых размерах, было исключительно тяжело. Помимо отсутствия продовольствия само положение, при котором три миллиона голодного населения оказались заперты в каменном массиве