Глава 10
Ленинград осажден
I
Жизнь Ленинграда, какую пришлось мне увидеть, вернувшись с трудовых работ, не имела ничего общего с тем, что было две недели назад. По дороге с вокзала домой нужно было выходить три раза из трамвая и укрываться в ближайших бомбоубежищах. Теперь, однако, происходили не «тревоги без тревог», а самые настоящие бомбардировки. Город безжалостно обстреливала также немецкая артиллерия. Беспощадно были разрушены продовольственные условия жизни. Населению выдавался совершенно голодный рацион. В магазинах, еще недавно наполненных товарами, все исчезло; они стояли пустыми. Кафе, рестораны, столовые закрылись или выдавали чечевицу, сваренную на воде, в счет жалких норм продовольственных карточек. В этих тяжелых условиях жители города были тем не менее в каком-то приподнятом настроении: опасность пришла – нужно выстоять. Об этом говорили лица людей на улицах, в трамваях, в бомбоубежищах или просто подворотнях больших домов, где захватывал воздушный налет. Многие, боясь уничтожения своего имущества, надели лучшее, праздничное платье, оттеняя еще больше то «новое», что пришло в их жизнь. Пройдя по Невскому проспекту, ставшему каким-то ощетинившимся и грозным, я увидел большое людское оживление: бегали в поисках «порошков», выдаваемых без карточек, стояли неизбежные очереди. Все это произвело впечатление «доделок» в приготовлении встречи «девятого вала». Такие же «доделки» спешили окончить сами власти: на второй вечер моего приезда телефонные станции сообщили о «временном» снятии телефонов у всех граждан, произведя сразу же выключение…
Через два дня я должен был вернуться с моей группой в Петергоф на работы. Рано утром нужно было собраться в институте. Когда все пришли туда, то произошла задержка: нас попросили подождать в связи с изменением пункта отправления. После двух или трех часов ожидания появился помощник директора, бывший в райисполкоме. Он несколько взволнованно сообщил: «Выезд отменяется – враг у ворот Ленинграда».
II
В этот же день произошел перевод работников и студентов моего института на «казарменное положение». Нам дали два часа, чтобы могли побывать дома. Вечером же всех выстроили в большом вестибюле институтского здания. Директор обратился с речью, в которой сказал об очень тяжелом положении и возможности выступления каждую минуту для борьбы на улицах с немцами. Здесь же он указал на добровольность участия в уличной борьбе, предложив нежелающим выступить вперед и сказать об этом. Отдельные лица из низшего технического персонала, бывшие солдаты-фронтовики времен Первой мировой войны, смотрели на все происходящее явно неодобрительно и просто критически. Нежелающих, однако, не оказалось. Все молчали. Тогда директор сообщил район, на баррикады которого мы будем двинуты в случае вторжения немцев. Подобная откровенность была для него, любившего облекать все тайной, необыкновенна. После собрания мы разошлись по комнатам, где были созданы условия для сна, не имея уже права отлучаться из института. Перевод на казарменное положение, оставив вопрос о «добровольности» борьбы на баррикадах, являлся обязательным для всех мужчин, а также молодых женщин – членов партии и комсомола. Часть студенток, таким образом, оказалась в созданной роте, готовой идти драться и начавшей на следующий день проходить военное обучение. Две беспартийные научные сотрудницы приняли участие в военном обучении, добровольно выразив желание идти также сражаться. Это были жены довольно крупных членов партии.
В переводе преподавателей, научных сотрудников и студентов на казарменное положение мой институт оказался, разумеется, на первом месте. Общая же картина в городе была такова. Часть учреждений приняла подобную же систему и создала полувоенные или просто военные условия для своего персонала. Первую неделю во многих местах не было даже обычной работы: все сосредоточилось на ожидании немцев[27]. Позже производственная работа возобновилась, но одновременно сохранилось казарменное положение. По воскресеньям установили для всех восьми или десяти часовой отпуск, с правом выхода в город. Другая часть учреждений, введя обязательные военные занятия вечером, не принуждала своих работников к казарменному положению. На ночь они шли домой, будучи обязанными, конечно, явиться при первой тревоге. Были, наконец, большие группы учреждений, оставшихся по-прежнему только учреждениями, без превращения во взводы, роты и батальоны армии народного ополчения.
Слабым местом военного обучения явилось отсутствие командного состава, который мог бы чему-нибудь научить. К этому присоединилось отсутствие оружия. В моем институте, например, было 3–4 настоящих винтовки, 10–15 охотничьих ружей и около 100 деревянных макетов ружей. Если бы в последнюю минуту и дали настоящие винтовки, то никто с ними обращаться не умел. Уделяли внимание метанию бутылок против наступающих танков. В распоряжении института находились не только макеты, но и большое количество бутылок, начиненных нужным составом. Подавляющая часть времени уходила на строй, которого не знали как следует сами те, кто учил. В интеллигентской части роты уже на вторую неделю говорили об «игре в солдатики», а бывшие солдаты-фронтовики, знавшие строй, но прикидывавшиеся «обучаемыми», смотрели все более мрачно. Не изменилось положение, когда нас соединили для прохождения военных занятий с другими отрядами района. Везде была одна и та же картина – некому учить, нет оружия. Полной и опасной в те дни бессмыслицей были дневные, особенно ночные дежурства. В порядке военного обучения «охранялись» макеты ружей, входы и выходы из здания, пустые склады («боеприпасы») и т. д. Часть дежурств происходила снаружи, в то время как были уже холодные и промозглые ночи. Члены ополченского отряда должны были нести ночные дежурства и по институту как таковому в связи с налетами немцев. Все это было чересчур изнурительно для людей, начавших голодать, и помогло многим в ближайшие месяцы окончить скорее свой жизненный путь. Казарменное положение в большинстве мест прекратилось в середине октября полностью. К этому времени тяжесть осады дала себя настолько знать, что начинаются частичные реорганизации учреждений: я перешел даже на работу в другой институт.
Не взяв Ленинград, немцы подвергли его в первые месяцы осады непрерывным бомбардировкам. Имея аэродромы в расстоянии 15–17 километров от центра Ленинграда, не встречая сопротивления советской авиации, они могли летать безнаказанно. Люди не знали покоя ни днем ни ночью. В сутки происходило по 14 и больше налетов. Зачастую один налет следовал за другим. Очень часто, когда покидали убежище после сигнала – отбой воздушной тревоги, – не доходили еще до своего жилища, и нужно было спешить назад, так как следовал сигнал – воздушная тревога – или просто без сигнала начиналась новая бомбардировка. В конце октября я должен был как-то навестить знакомых, живших от меня в расстоянии 10–12 минут езды на трамвае. По дороге к ним пришлось укрываться в бомбоубежище, недалеко от