Рано утром 30 августа, отправляясь в Петергоф, я был вынужден пересечь город, проехав мимо четырех железнодорожных вокзалов: Николаевского (Московского), Витебского (Царскосельского), Варшавского и Балтийского. Ко всем ним двигались партии людей, мобилизованных на сооружение укреплений. Большая колонна, задержавшая трамвайное движение у Варшавского вокзала, направлялась походным порядком к Московским воротам. В ее составе было много пожилых людей, но также шли группы подростков, посланные школами или комсомольскими организациями. Вообще преобладали женщины. Шли неизбежные санитарные отряды. На подводах везли лопаты, топоры, кирки, ломы и другие инструменты. Везли какие-то запакованные грузы, по-видимому продовольствие. Трудно было судить о настроении всех этих людей, отправленных навстречу прямой опасности, но шли они бодро[26]. Подростки – просто весело. Вожатый трамвая, сумрачно наблюдавший проходящих людей, сказал в ответ на какие-то собственные мысли: «Такое же движение происходило и вчера и третьего дня». На Балтийском вокзале, с которого уезжал я, бросилось в глаза еще одно – группы молодых рабочих в своих обычных заношенных осенних пальто с мешками или рюкзаками на спинах. В их руках были ружья, и держались они как-то особенно серьезно. Как позже пришлось узнать, это были наскоро составленные отряды ополчения, посланные занимать позиции ввиду отсутствия армейских частей. Людей в военной форме среди этой толпы гражданского населения, идущего с лопатами и ружьями на защиту города, в то утро совершенно не было видно.
Конечным пунктом нашего пути явился Старый Петергоф. Обычный дачный поезд доставил туда за час с небольшим. На станции нас встретил представитель участка работы. Кроме нашей группы прибыло много других партий, а также отрядов народного ополчения. Все это быстро распределялось, строилось и расходилось в различных направлениях. Если в полку народного ополчения мне пришлось быть с отрядом парикмахеров, то здесь нашу и одну заводскую группу соединили с большим отрядом парикмахерш. С первых же шагов противно тому, что было месяц назад, повеяло порядком и известной четкостью управления. Окружающая обстановка между тем была несравненно тяжелее. Район находился под периодическим обстрелом артиллерии немцев. Кроме того, несколько раз в день появлялись их самолеты, постреливавшие из пулеметов. Были убитые и раненые, но, правда, в небольшом числе. От нас требовали теперь укрываться по нескольку раз в день не ради предосторожности, а прямого спасения. На этой почве происходили большие столкновения с рядом лиц, у которых родилось стремление не только быть смелыми, но и просто бравировать перед опасностью. Особенно тяжело было с нашими студентками, которых приходилось буквально силой затаскивать в окопы и траншеи. Огонь советских зениток, стоявших здесь чуть ли не под каждым кустом, по самолетам немцев приводил их в совершенный ажиотаж. Как правило, сбивать самолеты не удавалось, что они переживали ужасно. Зато каждый выстрел, заставлявший хотя бы содрогнуться немецкий самолет, вызывал восторг и аплодисменты. Большей части людей, привезенных на работы, пришлось все-таки некоторое время привыкать к «зоне действительного огня». На следующий день, под вечер, произошел такой случай. Мы работали недалеко от большого здания ангара. Появились немецкие самолеты, начавшие бомбардировку. Нам пришлось залечь в капустном поле. В это же время красноармейцы, не обращая внимания на кружащие и стреляющие по ним из пулеметов немецкие самолеты, начали тушить зажженный ангар. Свидетелями подобной смелости явились все 200–250 человек «трудмобилизованных». Но как только немецкие самолеты улетели, не воспрепятствовав тушению пожара, и мы могли встать, 40–50 более пожилых женщин подняли отчаянный крик: «На какое же убийство это нас привезли; да разве, мыслимо дело…». Потом не сговариваясь, ринулись и побежали гурьбой в направлении станции железной дороги, чтобы уехать домой. Минут 20 все, в том числе и красноармейцы, находились в замешательстве. Испуг женщин произвел на них едва ли не большее впечатление, чем немецкий налет. Однако только 20 минут; затем были быстро отряжены мотоциклисты, догнавшие женщин и приведшие их обратно. За день до возвращения в Ленинград наш отряд был сам обстрелян тремя немецкими самолетами из пулеметов. Никто, однако, не кричал, только постанывали, лежа в клумбах одного из петергофских садов.
Когда улетели самолеты, также никто не бежал. Единственно, просили студенток в военизированной форме поменьше ходить и не привлекать внимания беспрерывно кружащих немцев.
О превращении Петергофского района в театр военных действий свидетельствовали не только артиллерийские обстрелы и авиационные налеты. Это подтверждалось какой-то гнетущей пустынностью: население было все выгнано, большое число сооруженных везде дотов и окопов, уныло тянущиеся, крайне неприглядно выглядящие обозы отступающей армии. С возницей одной из телег я разговорился. Он где-то сумел достать вино, был сильно пьян и откровенно повествовал, как таким манером движется от самой Литвы.
По приезде мы были отправлены на линию деревень, носящих имена: Манино, Костино, Васино и др., километрах в 7–8 от станции Старый Петергоф. Вопросы нашего питания были разрешены в «организованном порядке». На центральной кухне варили обед. Давали регулярно хлеб, иногда кое-какое дополнительное продовольствие. Все это было в недостаточных количествах; люди чувствовали себя голодными, но какая-то основа все-таки существовала. Жилищем явились брошенные крестьянские дома. Какая-либо «мебель» в них, хотя бы столы и скамейки, отсутствовала. Особенного там ничего не было и раньше. Что же было, растащили красноармейцы, матросы, ополченцы для лучшего устройства дотов и окопов. Спать приходилось прямо на полу, на соломе, которой оказалось много. Совершенно недостаточно было места на полу. Деревенских домов не хватало для помещения большого количества пришедших «трудармейцев». Отсутствовал абсолютно свет, даже коптилки. Привезенное мне вечером как-то письмо из Ленинграда я смог прочесть только утром. Положение усложнялось начавшимися осенними дождями, грязью, необходимостью вечерами сушить как-то и где-то обувь, одежду. В эти дни мне еще раз бросилась в глаза исключительная выносливость, какой обладает