Рассказывая о настроениях населения, Криптон охватывает весь спектр мнений, бытовавших в то время. Были те, кто неизменно верил советской власти, были и те, кто ненавидел большевиков и с некоторой надеждой ожидал прихода немцев: «Хуже, чем есть, не будет, а хоть церкви-то разрешат иметь и Богу молиться». Один из таких людей, крупный специалист, которого должны были эвакуировать в первые дни войны, несколько раз на аэродроме имитировал сердечный приступ, и из-за этого вся его семья оставалась в городе. Криптон бесстрастно сообщает читателю, чем все закончилось: «Так он и остался в Ленинграде, о чем сильно пожалел месяца через три. Немцы города не взяли, а сын его умер от голода».
Тот же прием с дополнительной фразой в конце рассказа, которая придает всему повествованию еще один смысл, Криптон использует и на уровне книги в целом. Если взглянуть на оглавление, то общая структура «Осады Ленинграда» выглядит вполне прямолинейной и последовательной: автор начинает с описания довоенной ситуации, затем посвящает отдельную главу одному дню – 22 июня, после чего переходит к рассказу о народном ополчении, приближении немецких войск, началу блокады и заканчивает главой под названием «Гибель ленинградского населения». Казалось бы, сама логика событий делает эту главу последней, ибо что может произойти после смерти? Но автор и тут остается верен себе и добавляет еще одну – аналитическую – главу, не оставляющую надежды: «Историческая неизбежность гибели ленинградского населения».
Криптон неоднократно отмечает стоицизм ленинградцев, сопоставимый с античными образцами. В конце книги он напрямую уподобляет погибающих жителей Ленинграда «тому спартанскому мальчику, у которого лисица прогрызла под одеждой живот, но он умер, не проронив ни слова и не выдав своих страданий». Но и в этом случае он, говоря о мужестве людей, с горечью и некоторым сарказмом отмечает: «Что же касается ленинградского населения, то оно умирало с исключительной выдержкой, не доставив какой-либо специальной тревоги своему правительству».
«Осада Ленинграда» Константина Криптона – это очень важная книга, которая добавляет много нового и неожиданного к тому, что было сказано о трагедии Ленинграда. Хотя имя и судьба автора оказались почти забытыми, причиной тому стал не выбранный им таинственный псевдоним, а, в первую очередь, время. Однако времена имеют свойство меняться, и новая публикация книги Константина Криптона является тому свидетельством.
Олег Чуйков
Глава 1
Генеральная репетиция борьбы двух систем
Первого сентября 1939 года начались военные действия на германо-польской границе, после чего последовало вступление в войну Англии и Франции.
Для меня, как и большинства окружающих людей, это не явилось неожиданностью. Мирный пакт СССР с Германией на фоне общей международной политической обстановки был чересчур многообещающим. Оставалось только неясным, а как же СССР, в конечном итоге будет воевать или нет. Как будто все сложилось так, что он может остаться в стороне. Какие-либо определенные прогнозы было все же трудно ставить, и их просто не ставили. Радовались только тому, что в Европе война, а СССР ею не задет. Одна очень образованная и умная дама старого общества говорила о готовности расцеловать Сталина за то, что он отвел это испытание. Такие же настроения были и у партийных работников. Целовать Сталина они не собирались. Но убежденно характеризовали заключенный с Германией пакт как пакт «популярный» в советской стране. Радостные иллюзии, вызванные данным договором, были, однако, непродолжительны.
Бурные события, разыгрывавшиеся в Польше, не могли не смущать широкие народные массы. У меня на всю жизнь остались в памяти тревожные толпы людей, напряженно ждущих около уличных радиорепродукторов, несмотря на поздний час, передачи последних известий. Затаенное молчание толпы, с каким воспринимались сообщения об одном за другим военных поражениях Польши, ее начавшемся развале, осаде Варшавы, точно скрывало ожидание другой большей катастрофы, которая захватит и Советский Союз.
Правительство СССР в своей политике передачи известий (в СССР без политики ничто не делается) было великолепно. Прежде всего 2/3 последних известий занимали неизменно вопросы внутренней жизни СССР, 1/3 – международные события. Затем крайне нервирующим было то, что международные события, которых все ждали с величайшим нетерпением, передавались под конец.
Правительство как бы подчеркивало своим гражданам, что самое главное – это внутренняя жизнь СССР, все же остальное после. На беду, в то время была страшная бедность с материалами внутригосударственной жизни. Радиопередачи наполнялись всякой ерундой, начиная с декламирования отдельных стихотворений. В напряженные дни Варшавы как-то пять минут (время всей передачи 25–30 минут) говорили о проекте упрощения очередей за театральными билетами, выдвинутом каким-то красным командиром. Возможно, это имело и внешнеполитический смысл: демонстрация безразличия советского правительства в отношении войны между капиталистическими странами.
Как-то, когда уже можно было видеть, что польской армии нанесен сокрушительный удар и отстоять государство она не сможет, я заехал по делу к одному большому специалисту в вопросах международной политики. Разговор коснулся, конечно, и Польши. Я высказал мысль, что вряд ли советское правительство останется безразличным к дальнейшему ходу событий. Польша, как государство, разваливается, а тем самым возникает вопрос о Западной Белоруссии и Западной Украине, хотя бы без Галиции, являвшихся старыми русскими областями. Мой собеседник несколько недоверчиво протянул: «Да, это так, но Сталин – интернационалист. Вопросы национального порядка для него не существуют, и рассчитывать на то, что он вмешается сейчас в польские дела, трудно».
События ближайших дней показали, что Сталин все-таки вмешался, но вмешался, конечно, как интернационалист. Правда, Молотов сказал о «воссоединении с единокровными братьями», но это была только формула, отвечающая требованиям диалектической кривой во внешней политике Советского Союза. Содержание историко-политического процесса оставалось прежним. «Капиталистическому миру пришлось потесниться» – говорит тот же Молотов, подводя на ближайшем Верховном Совете итоги внешнеполитических успехов СССР.
Последняя формула противоречила основным началам внешней политики, принятой в то время СССР. Однако надо было подумать о партийных и непартийных большевиках, да и о самой гуще населения, четче ориентируя их в задачах Советского государства, для решения которых они призваны отдать свои силы. Собственно, если иметь в виду не внешнюю политику, а только партийных и непартийных большевиков, то никакого противоречия между первой и второй формулами не было. Капиталистическому миру явно пришлось потесниться. Что же касается вновь приобретенных районов, то они населены действительно единокровными братьями: украинцами и белорусами, а не индусами. Не будет никакого противоречия и в том случае, если индусы будут присоединяться. Братья они не единокровные, но потеснение капиталистического мира будет явным.
Операция по занятию Западной Украины и Западной Белоруссии прошла легко. Последнее неудивительно, если вспомнить, что