Больше всего мне нравилось кормить рабочих, и я назначила себя ответственной за кухню: должность менее престижная, чем, наверное, хотелось бы папе, но это была работа, которая мне нравилась и в которой я преуспела. После войны, когда мы остались без прислуги, тетя Сесиль засучила рукава и научилась кормить нас вкусной и полезной пищей, а я уже, в свою очередь, обучилась этому искусству у нее. Она научила меня основам добротной деревенской кухни, и я готовила простые и питательные блюда для наших работников, предоставив Максу с Константиной следить за порядком в поле и саду.
Оливер и Лора первыми из ирландцев привлекли мое внимание. Они были очень красивой парой. Достойной того, чтобы кто-нибудь их нарисовал. Оливер был удивительно хорош собой для ирландца. Вместо бледного, угреватого лица, как у остальных, – гладкая кожа и сияющие глаза с густыми ресницами. Лора тоже была темноволосой, светлокожей и миниатюрной. У меня в поле трудилось много девушек из местных, но тут я подумала, а не слишком ли она хрупка для такой работы.
Оливер хорошо говорил по-французски и переводил остальным, и папа скоро начал воспринимать его как главу всей группы работников. После тюрьмы у папы появилась дрожь в правой руке, и почерк испортился. Он попросил Оливера помочь с некоторыми документами. К тому же Оливер сразу же сошелся с Жан-Люком, и вскоре эти три мальчика совершенно сблизились, несмотря на разницу в возрасте, языке и опыте. Папа попросил, чтобы Оливера назначили его помощником, и я, никогда не отказывающая ему ни в чем, уступила. Отношения между ними очень скоро стали чрезвычайно близкими. Со стороны это выглядело так, будто папа и Жан-Люк нашли того, кого так долго искали. Тогда-то я и подумала, что была неправа, отказывая своему сыну в отце, и что папе понравилось бы, что в доме есть еще один мужчина. Поэтому, хоть и не могу сказать, что радовалась этой внезапной дружбе, я терпела ее ради папы. Не знаю, почему у Оливера возникла с ними такая тесная связь. Наверное, где-то и у него был отец, но, признаюсь, я немного ревновала из-за того, что мне приходится делиться с ним своим.
Я была не единственной, ревновавшей к этой новой привязанности. Девушка Оливера была в ярости из-за его повышения. Он стал обедать в доме, по настоянию папы и против моего желания, и Лора, казалось, особенно ревновала к тому, что Оливер явно предпочитал компанию старика и мальчика ее обществу. Жан-Люк обожал его. Оливер играл с ним во всякие активные игры, для которых папа стал слишком стар. Когда в конце концов я укладывала Жан-Люка спать, он всегда упоминал Оливера в своей болтовне перед сном. Я думала о Пьере и о том, каким замечательным отцом он мог бы стать, знай он о своем сыне.
У Лоры был брат по имени Майкл, который однажды утром ни с того ни с сего появился на пороге кухни, чтобы предложить помощь в выпечке хлеба. Это оказалось очень удачно для всех, кроме Анны-Мари, которая так изумилась, увидев на кухне большого бледнолицего ирландца, что перепугалась, упала и сломала руку. Анна-Мари была моей «кухонной девушкой», если можно так назвать семидесятисемилетнюю женщину. Она служила нашей семье еще со времен Первой мировой войны, прошлым летом я попросила ее помочь на кухне, и мы хорошо сработались. Она рассказывала мне о легендарной красоте моей матери и ее великодушии. Теперь я живу с мыслью, сколь многого мне предстоит добиться, чтобы соответствовать репутации родителей. В тот день в семьдесят третьем году Анну-Мари наконец впервые убедили взять отпуск, пока рука не заживет. Однако старые кости срастаются долго, и я знала, что должна буду обходиться без нее в течение нескольких месяцев.
Майкла, не подозревавшего, что именно он стал причиной несчастного случая, я немедленно привлекла к работе, так как уже к двенадцати обед на тридцать человек должен был быть готов, а бедняжку Анну-Мари увезли в больницу. К счастью, Майкл оказался толковым парнем, и поскольку обучение кулинарии основано на повторении, языковой барьер не стал препятствием. Однако я была поражена тем, как мало он знал о еде, а о некоторых ингредиентах вообще не имел никакого представления. Может, и правду говорят об ирландцах, что они едят одну картошку.
Майкл быстро учился, более того, ему это нравилось, и он с большим энтузиазмом относился к каждой подробности процесса. Однако я не была уверена, что он не преследует и какой-то другой цели. Пару раз я поймала его на том, что он рассматривает меня, будто и я какой-то неизвестный ингредиент, с которым непонятно, что делать: то ли чистить, то ли варить.
Однажды он довольно неуклюжим движением откинул волосы с моих глаз, и мне вдруг пришло в голову, что, возможно, у него есть склонности к парикмахерскому искусству. Поэтому я позволила ему немного поиграть с моими волосами. Какой-то прямо стереотип, подумала я: парикмахер-гей. Совершенно очевидно, что он был геем.
Его французский всё еще был плоховат, но, когда я внезапно спросила о его сексуальной ориентации, он отлично всё понял и сразу расклеился, разразившись обильными рыданиями.
Теперь понимаю, что это был его «каминг-аут», и мои слова просто открыли шлюзы вины, подавленности и мучительной путаницы. Мне удалось понять, что он сохнет по своему другу Оливеру, возлюбленному своей сестры Лоры. Catastrophe. Я обещала, что никому не скажу, и договорилась о его встрече с Морисом, нашим соседом, который был открытым геем и немного говорил по-английски. Я надеялась, что Морис просто даст Майклу хороший совет, поэтому очень разозлилась на него, когда стало известно, что тот повел Майкла в гей-клуб. Пожалуй, это слишком стремительное развитие событий, хотя мне-то какое дело? В конце концов, оба взрослые люди.
Так что теперь я неплохо узнала Оливера и Майкла. Лора