— Их вытащили из нашего дома, когда мне было одиннадцать или двенадцать, и привязали к столбу, чтобы сжечь, — продолжил он. — Будучи ребенком, я мало что понимал в происходящем, кроме того, что разъяренная толпа пыталась причинить вред моим родителям. Я еще не дорос до своей магии, но даже если бы и дорос, теперь я знаю, что ничего не смог бы сделать. Это, — он дотронулся кончиком пальца до верхней части шрама и провел по нему вниз, — это то, что я получил, когда пытался им помочь. Толпа пощадила меня, потому что считала, что я все еще невиновен, но владелец кинжала, за которым я бросился, не оценил моей попытки отобрать у него оружие. Я успел отпрянуть, прежде чем потерял глаз, но был недостаточно быстр, чтобы полностью увернуться от клинка.
Глаза Адалин расширились. Она узнала о процессах над ведьмами в школе, хотя они происходили через несколько столетий после его детства, ведь ему было больше тысячи лет, — смотрела фильмы, читала книги, но воспринимала эту жестокость как что-то далекое, невозможное в современном мире. Она и представить себе не могла, что такое может случиться в современном мире. Это было нечто такое, что никогда бы не затронуло ее. Но такие вещи повлияли на Меррика. Такой была его жизнь.
— У тебя были братья или сестры? — спросила она. — Они…
— Двое. Двое старших братьев. Их отправили с каким-то поручением, я не помню, с каким, и они прибыли только после того, как костер догорел до тлеющих углей, и ничего не осталось. Они оттащили меня от кучи пепла, и в тот же вечер мы сбежали. Мой вид гораздо более вынослив, чем ваш, но мы ни в коем случае не неуязвимы, и в нашем распоряжении не было магии, которая могла бы спасти моих родителей от такой участи.
Ледяной ужас охватил Адалин. Даже увидев последствия аварии, унесшей жизни ее родителей, она не могла представить, насколько травмирующим, должно быть, было для Меррика наблюдать, как его родители сгорают заживо.
— Мне так жаль.
— Тебе не должно быть. Как я уже сказал, это было очень давно, и ты не была одной из тех, кто принимал в этом участие. После этого мы с братьями некоторое время путешествовали, находя работу там, где могли, чтобы не голодать. Поскольку моя магия еще не пробудилась, и я не достиг своей точки бессмертия, по сути, я был человеком. Мои братья, хотя и владели магией, тоже еще не достигли бессмертия. Это было трудное существование. Большинство людей не доверяли посторонним, но мы справлялись, как могли. Через два года оба моих брата умерли. Были убиты в драке из-за еды.
Его объятия немного усилились, и она почувствовала диссонанс в песне его души.
— Возможно, они переоценили свою силу, или, возможно, это было просто отчаянное желание избавить нас от чувства пустоты в животе. С тех пор я был один.
— Как ты выжил?
Адалин прижалась щекой к его груди и вцепилась в ткань расстегнутого жилета.
— Я просто… выжил. Я был достаточно молод, чтобы мужчины считали ниже своего достоинства убивать меня. Если бы бушевала война, все было бы по-другому, конечно… Но людям легче доверять одинокому ребенку, и я достаточно усердно работал, чтобы заработать себе на еду. В каком-то смысле… в одиночестве было проще. Не нужно было ни о ком беспокоиться.
— Так было веками. Я продвигался вперед, общаясь со смертными ровно столько, сколько было необходимо — хотя, к сожалению, со временем эта необходимость только возрастала. Мир вокруг меня менялся, люди менялись, а я оставался прежним. Поэтому я стал переезжать каждые десять лет или около того, чтобы избежать вопросов и подозрений. Я осваивал новые профессии, я выучил новые языки и, в конце концов, начал узнавать крупицы информации о том, кем я был и что мог делать. Я так малому научился у своих родителей, потому что не мог использовать свою силу до их смерти.
Меррик вытянул свободную руку и держал ее ладонью вверх со слегка согнутыми пальцами. Маленький голубой шар сформировался в воздухе прямо над его рукой, пульсируя и вращаясь.
— Тогда это казалось таким трудным. Почти невозможным. Мне потребовались годы, чтобы научиться создавать что-то подобное. После Раскола это стало так же легко, как дышать.
Адалин потянулась к шару. Прикасаться к нему было все равно что прикасаться к одному из тех плазменных шариков, которые всегда продавались в сувенирных лавках. Это вызывало гул, который проходил через кончики ее пальцев и поднимался вверх по руке, скорее щекоча, чем причиняя боль. Крошечные волоски на ее руках встали дыбом.
— Накопление богатства на протяжении веков было одновременно и простым, и все более сложным. Я дорос до бессмертия где-то к тридцати годам. Моя магия стала полнее, и потребность в еде и питье уменьшилась. Это облегчило выживание, облегчило сбережение того, что я зарабатывал. Я начал рыскать по миру в поисках всего, что мог найти, что дало бы мне представление о моей магии, собрав огромную коллекцию текстов с обрывками информации со всего мира — некоторые из них содержали то, что я мог бы назвать заклинаниями. Эта коллекция сейчас находится в моем кабинете.
— Ты когда-нибудь находил кого-нибудь еще, похожего на тебя? — она перевернула руку, проведя пальцами по шару, прежде чем опустить ее на его ладонь.
Магическая сфера исчезла. Меррик переплел свои пальцы с ее и поднял ее руку, чтобы коснуться губами костяшек ее пальцев.
— Несколько человек. Но с течением времени необходимость соблюдать осторожность и секретность только усилилась, поэтому мое общение с ними было недолгим. Похоже, большинство из нас, кто остался, выживали в одиночестве и стали недоверчивыми даже друг к другу.
— Поэтому ты никогда… не был в отношениях?
Черт, зачем она мучила себя, задавая этот вопрос?
— У меня никогда не было отношений, потому что единственное влечение, которое я испытывал к кому-либо, было поверхностным. Те несколько раз, когда я заставлял себя выходить в человеческое общество, у меня были отношения с женщинами, но из этого не вышло ничего, кроме мимолетного взаимного удовольствия.
Ревность Адалин поднялась внутри нее и взревела. Она была яростной, она поглощала. Ее лоб нахмурился, и она уставилась на танцующий огонь. Даже когда она поднимала эту тему ранее сегодня, она знала, что у нее не было права ревновать, но, черт побери, она ревновала. Она ненавидела каждую безликую женщину, которая когда-либо прикасалась к нему, к кому он прикасался, кто испытывал хотя бы малую толику того удовольствия, которое испытывала Адалин, когда была с ним.
Смех Меррика был глубоким, раскатистым и сочным. Адалин почувствовала его так же сильно, как услышала.
— Моя маленькая Адалин ревнует? — он скользнул рукой с ее руки на бедро, двигаясь вверх по ее боку, пока пальцы не коснулись нижней части ее груди. — Никто никогда не заставлял меня чувствовать себя так, как ты.
Она непроизвольно крепче сжала его руку, и дыхание перехватило. Бушующее пламя внутри нее усилилось и превратилось в другой вид жара — жара, подпитываемого желанием, жара, доводящего потребность до лихорадочной степени.
Он наклонил к ней голову так, что губы оказались у ее уха, и прошептал:
— Если я не ясно дал понять это своими словами, полагаю, мне придется показать тебе, — наклонив голову еще ниже, он прижался губами к тому месту, где соединялись ее плечо и шея. Легкое царапанье его зубов по ее коже вызвало трепет прямо в ее сердце.
Он отпустил ее руку и положил свою на ее правую грудь, обхватив через рубашку. Кончиками пальцев он на мгновение коснулся ее соска, прежде чем двинул обе руки вниз, по ее животу, к поясу брюк.
Ее дыхание участилось.
— Меррик…
— Ты первая, кто стал моей, Адалин, — прохрипел он. — Единственная.
Пульсирующее, покалывающее ощущение распространилось по всему ее телу, пока он расстегивал ее джинсы.
— И ты первая и единственная, кто принимает меня всего, — продолжил он.
Глаза Адалин расширились, а сердце затрепетало, когда ее тело поднялось с дивана, будто она была невесомой. Ее положение не изменилось, но теперь она парила в нескольких дюймах над диванной подушкой. Казалось, что его руки были ее единственным якорем, единственной вещью, удерживающей ее от того, чтобы взлететь к потолку.