— Вот дерьмо! Стрелок из тебя, Блуд, как бравый конь из дряхлого барана! — спустя мгновение громыхнул по окрестностям чей-то тягучий недовольный голос. — Мало того что промазал по этому здоровенному кабану, будто на пикник выехавшему трюфелей откушать, так ещё и Велиграда укокошил! Ну точно, да: наглухо! Это же надо умудриться так бестолково тетивой тренькнуть! Прям в рожу ему попал! Тебе, блудливый пёс, не лук, а лопату в лапы всучить надобно, дабы ты ей махал всю оставшуюся жизнь без продыху!.. Так же бесполезно, как и своим облезлым хвостом!
Говоривший, по всей видимости, атаман шайки, вылез на дорогу и, не обращая никакого внимания на остановившегося Ратибора, зло вперился очами по прямой, в росшие через Хвойную стёжку от него несколько молодых пихт, надёжно скрывавших нападавших. Главарю лиходеев навскидку было не больше сорока лет: высокого роста, на удивление упитанный, то есть очевидно не голодающий в здешних, богатых дичью лесах, но вместе с тем весьма неопрятный, в порядком замызганных шёлковых рубахе, шароварах и сильно изношенных, но добротных сапогах, косматый русоволосый вожак производил самое что ни на есть неблагоприятное впечатление; его сверкающие лютой злобой маленькие поросячьи глазки болотного цвета жалости явно не знали. Ну а проходящий через всю рожу наискось старый кривой шрам от удара тупым ножом наотмашь, полученный ещё в молодости в одной, уж быльём поросшей кабацкой драке, так ещё пуще не красил обозначившегося на тропе громилу.
Следом за своим предводителем на Хвойный тракт неспешно «выползли» и его подчинённые, рыл пятнадцать ещё более неряшливых, грязных и нечёсаных бандитов, уверенно при этом взяв в кольцо конного богатыря, всё так же молча, хмуро наблюдающего за вышедшими на свет белый головотяпами.
— Ну зачем наговариваешь-то, Годогост? — тем часом обиженно раздалось с противоположной обочины дороги. — Ты же прекрасно знаешь, что из наших охламонов я самый меткий! — из-за пихт выглянул говоривший: худощавый, бледнощёкий малый годков под двадцать пять, одетый в такое же рваньё, как и его приятели по душегубству. В руках у стрелка, как и ожидалось, был короткий лук, за спиной — практически полный колчан стрел. За ним следом также показалось ещё рыл десять очередных обросших, чумазых, вонючих детин, вооружённых в основном топорами; итого, как быстро прикинул в уме Ратибор, смрадных лиходеев с четвертак, не больше.
— Это-то и печально! — уничижительно процедил Годогост. — Ежели ты самый славный наш стрелок, то как лупят из лука остальные мои балбесы, лучше не представлять… И не вспоминать!..
— Всегда усё нормально было, срабатывал я до ентого момента безотказно! — Блуд ещё больше надулся, от злости и обиды забавно выпятив губы трубочкой. — Просто в этот раз нашей добыче свезло по-барски; качнуло пришлого крепыша в седле не вовремя, вот и прошмыгнула стрела мимо рыжей ряхи! Дура! — лучник гневно воззрился на Ратибора, а затем подошёл к нему и обвиняюще указал на витязя пальцем, как бы закрепляя сказанное.
— Позволь уточнить, грязнуля, — рыжебородый богатырь, которого порядком задело, что шалящие на Хвойном тракте ночные братишки, очевидно, считают его уже покойником, потому банально игнорируют, взял ножны с Яриком в руки, спрыгнул с коня, хлопнул того сильно по крупу, заставив с громким ржанием отскакать в сторону, после чего сурово посмотрел на стрелка: — Кто дура-то? Стрела или рыжая ряха?
— Дура — стрела! Ты же, носитель рыжей ряшки, дурак, каких поискать! — чуть опешив оттого, что мертвец, к коим он и взаправду уже причислил дюжего ратника, внезапно подал голос, Блуд всё-таки соизволил ответить здоровенному путнику. — Ибо в одну рожу переться по Хвойной стёжке такое себе занятие… глуповатое!.. И, скажем так, нонче малость небезопасное. Ну совсем капелюшечку, хе-хе!.. — стрелок ядовито забулькал. На смех сие отвратное хрюканье походило весьма отдалённо.
— Бросил бы ты эту железяку, здоровяк, — атаман ватаги, тем часом соизволив наконец-то заметить «рыжего медведя», небрежно кивнул на его палаш. — Тогда, быть может, умрёшь быстро. Ну а коли хоть чутка поцарапаешь своей тупой штуковиной кого-нибудь из моих твердолобиков, клятвенно обещаю: голосить от дикой боли до рассвета тебе придётся!
— Ну почему же тупой? — булатный меч, шустро вылетевший из ножен в ответ на столь «заманчивое» предложение Годогоста, по чёткой, выверенной траектории мастерски снял, как грибную шляпку, голову Блуда с плеч. Спустя пару мгновений кровяной фонтанчик из заваливающегося на землю тела лучника добро окропил как Ратибора, так и окруживших его лиходеев. — Как видишь, палаш у меня вполне себе востренький! А штуковина у тебя заместо башки, межеумок! Впрочем, что-то мне подсказывает: недолго ей осталось там располагаться!.. Ибо сейчас я вас всех покрошу в капусту, шакалы немытые!
С этими словами рыжебородый витязь насадил на остриё клинка бросившегося на него излишне прыткого узколобого верзилу, прошив тому брюхо насквозь, далее провернул меч, извлекая его наружу вместе с кишками уже представившегося богам головотяпа, а затем сам неистовым ураганом налетел (как умел, пожалуй, только он) на замерших, ещё в большинстве своём не пришедших в себя от шока разбойников, в привычной манере принявшись отправлять душегубов прямиком в царствие вечного Мрака.
Хвойный тракт заполонили шум, гам, лязг стали и предсмертные вопли; растерявшиеся, действовавшие разрозненно лиходеи не смогли оказать чемпиону Кузгара хоть какое-то вменяемое сопротивление; Ратибор обыденно складывал ворогов одного за другим, разваливая буквально надвое чумазых бандитов.
Вот очередной сквернавец лишился головы, точнее, её верхней части; острое лезвие снесло ему полчерепа, словно спелую грушу, разрезав башку негодяя на две не совсем равные половинки. Следующему противнику дюжий ратник отсёк руку с топором по плечо, после развернувшись и всадив Ярика кинувшемуся на него сзади оппоненту между рёбер. Широкий палаш мелькал, точно молния, благодаря непревзойдённому мастерству Ратибора, соткав вокруг него смертоносную стальную паутину; отведав доброго булата, разбойники, словно опадающая по осени листва, справно оседали на землю.