— И тут тоже. — Барлинг бросил шерстяное одеяло обратно на примятую солому постели.
— А это что? — Стэнтон ткнул пальцем в один из примыкающих к стене углов кровати.
— Что? — Барлинг прищурился. — Я ничего не вижу.
— Гляньте на солому справа, ближе к изголовью.
Клерк покачал головой:
— Ничего не вижу. Тут совсем темно.
— А я вижу. Солома явно посвежей остальной, — Стэнтон забрался на кровать и стал ворошить солому, — и не так сильно слежалась. — Он продолжал шарить. Потом замер: — Я что-то нашел. Деревянное.
— Так вытаскивайте.
Стэнтон разворошил солому и с кряхтеньем вытащил из-под нее грубый деревянный ларец. Изнутри раздался звук, который он не спутал бы ни с каким другим — в ящике пересыпались монеты.
— Личные сбережения Вэбба. — Барлинг не смог скрыть прозвучавшего в голосе разочарования, — такие у каждого работяги найдутся при известной бережливости.
— Но сколько их там? — спросил Стэнтон. — Он что-то очень уж тяжелый. Ну и заперт, конечно. — Посыльный пододвинул ларец поближе к клерку, и тот обхватил его.
— Пресвятая Дева, да я его едва поднять могу. — Он взглянул на Стэнтона. — И мне это не нравится. Надо открыть его, прямо сейчас.
— Конечно. — Стэнтон отряхнул с себя солому и взял маленький топорик для рубки хвороста, лежавший у очага. — Отойдите, Барлинг.
Чтобы сбить замок, хватило всего трех ударов.
Барлинг поднял крышку и замер:
— Неудивительно, что тяжелый. Вот уж не думал, что у несчастного ткача, который едва умудряется прокормить жену с полоумным сыном, будет столько добра. Тут же уйма денег!
Стэнтон покачал головой:
— И не только денег.
— Да. — Барлинг вытащил и положил на солому маленький серебряный кубок. За ним — вырезанную из слоновой кости фигурку Девы Марии. И тут в глаза клерку бросилась маленькая вещица, которая блестела ярче, чем окружающие ее монеты. — Так, а это что тут у нас? — И он протянул руку.
— Господь всемогущий! — ахнул Стэнтон. — Я знаю, чье это.
— И я тоже, — сказал Барлинг. — О, Агнес, прости нас.
В тусклом свете на его ладони лежала маленькая паломническая ладанка из собора Святого Томаса Бекета. Венчала ее маленькая проушина для шнурка, на котором ладанка висела на груди своего хозяина.
Убитого камнетеса Томаса Дина.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Агнес Смит пришла в себя, не понимая, отчего ее кровать вдруг стала такой жесткой и почему вокруг так холодно. С чего это она не может пошевелить руками и ногами? Отчего так тяжело дышать и даже глотать больно? В следующий миг она едва не лишилась рассудка от нахлынувших одно за другим воспоминаний.
Она лежала не в своей постели. Она по-прежнему была заперта в этом ужасном месте, где провела уже так много часов, что окончательно утратила им счет.
Агнес не видела своей постели с тех пор, как посреди ночи ее разбудила та самая фигура из кошмаров — наскочила на нее, навалилась и душила до беспамятства. Она же, фигура эта, видать, и принесла ее сюда, и связала руки, туго стянула ноги и перехватила чем-то шею, отчего Агнес насилу дышала или могла сглотнуть скудную слюну.
В ушах шумело, сердце натужно билось из-за недостатка воздуха, который почти не проникал под нахлобученный ей на голову дерюжный мешок.
Полузадушенная, она вновь и вновь проваливалась в страшные сны, среди которых лишь изредка брезжили светлые образы. Но все сны неизменно венчал ужас, что становился все острее с каждой проведенной здесь минутой.
И все же она вновь попыталась позвать на помощь, но сумела издать лишь жалкий придушенный стон, прекрасно понимая, что его не услышат и в паре метров. Попыталась двигаться, но лишь задергалась в своих путах. Руки скользили по серому шершавому камню. Похититель спрятал ее в месте, которое никто и никогда не отыщет.
Так что ей суждено умереть здесь. Совсем одной. От жажды. Но не раньше чем через пару дней, которые она проведет в муках беспомощности, в собственных нечистотах…
Нет. Она так не умрет. Она не прекратит попыток выбраться, хотя бы они и грозили смертью от удушья. И Агнес изо всех сил задергалась. Тут всюду камень, так что если удастся найти острую грань и тереть об нее веревку, тогда…
Шаги?
Она замерла.
Потом раздался мужской голос. Но это был не радостный возглас спасителя, а свистящий шепот ада.
— Гляди-ка на нее — дергается, как рыба подыхающая.
Мешок на голове приглушал голос, но она узнала его, видит Бог, — еще как узнала. Вот только Агнес не знала, хуже ли это или лучше, чем неизвестный враг.
— Мешок-то я сейчас с тебя сниму, — на ее шею легли пальцы, — но, если ты хоть пикнешь, мигом снова придушу. Слышала, девка?
Она отважилась кивнуть, и мешок соскользнул с головы. Даже тусклый свет свечи ослепил ее, потому что Агнес уж много часов провела в полной тьме, и только теперь она узнала, что находится в пещере. А вместе с ней здесь был Питер Вэбб.
Он привалил ее к сырому валуну, а сам присел на корточки напротив.
— Ты не думай, шлюха, я б тебя с удовольствием снасильничал. — Он положил свои мозолистые руки ей на щеки и с нажимом повел вниз по шее и грудям. Она забилась в своих путах под сильными наглыми пальцами и издала приглушенный стон. — Тише, тише. Еще как снасильничал бы, да уж больно некстати это нынче. — Пятерни Вэбба были уже на бедрах, а большие пальцы забрались глубоко между ними.
Лучше умереть. Она судорожно изогнулась вбок и натужно выкрикнула так громко, как только могла:
— Иди к черту, Вэбб!
Одна из рук ткача зажала Агнес рот.
— Заткнись! — Вторая легла ей на шею. — Заткнись. Заткнись. — Пальцы начали сжиматься.
Воздуха не оставалась. Искаженное злобой лицо Вэбба стало расплываться.
— Заткнулась, Агнес?
Она попыталась кивнуть. Вдох, ей нужно сделать вдох.
Тогда его рука выпустила шею, и Агнес принялась судорожно, с болью в горле, втягивать воздух.
— Хорошо. — Он уселся рядом. — По мне, так баба слушать должна, а не говорить. Гляди-ка, и научитесь чему, коли слушать станете. Тем паче если мужик смышленый — навроде меня. А лучше б и не только бабы, а вообще все меня послушали. Жаль, что им всем невдомек, какой я головастый, — как есть жаль. Знали бы — рты пооткрывали. Но тут местечко самое подходящее, Агнес, — я тебе расскажу, какой я есть умник, а ты здесь с этим и останешься.
Она не посмела ответить. Большие руки Вэбба снова принялись рассеянно скользить по ее шее.
— Браконьерить-то проще простого, верно? Дело немудреное. Об этом я и жене-дуре рассказать мог. А с воровством история иная. Одно дело — зверя в лесу выловить, убить и освежевать, а вот хороший канделябр увести — совсем другое. Люди-то свое добро на совесть прячут — засовы там, замки, сундуки. Тут навык нужен да соображение. Не из простых задачка.
Агнес стиснула зубы:
— Подло это.
Вэбб сжал пальцы, заставив ее захрипеть.
— Ты дослушай сперва, ясно? — Он потряс ее за горло: — Поняла?
Ответом было хриплое «да».
— Они ж меня с моими тканями сами в дом впускают, а я знай смотрю, где денежки лежат, из которых мне обычно только мелочь кой-какая перепадает за труды мои тяжкие. Да ты ж сама и впускала. А я где пару добрых клещей пригляжу, где кувшин хороший. Они меня о здоровье пытают, о кретине моем — жалеют, грусть корчат, а я примеряюсь, что потом забрать. Пара монет здесь, пара там. Я никогда много не беру. Они потом дом вверх дном перерывают, чтоб вещицу свою найти, а она уже у меня в сарае лежит тихонько. Ждет не дождется, когда я в город поеду ткани сбывать, а заодно и ее прихвачу. — Вэбб широко ухмыльнулся. — Умно же, верно?
Его рука снова опустилась на грудь Агнес, но, хотя живот свело спазмом, протестовать она не осмелилась.
— Да только не повезло мне, — продолжал Вэбб. — Поймали меня на горячем. Но только раз, слышишь? Потому что смышленый я.
А все ж поймали, подумала Агнес, продолжая молчать.