– Леа, мы рады, что вы целы. – Я прижала ее сильнее, а она поднесла мои руки к губам и поцеловала их.
– С Леа все будет в порядке, – произнесла сошедшая с лестницы Анна Венцель.
В ее голосе и горделивой осанке чувствовался холод. Строгость облика подчеркивал белый халат, накинутый поверх закрытого темно-синего платья. Она поправила русые волосы, собранные в низкий шиньон, надела шляпу и жестом поманила Леа за собой к карете. Девушке предстояли еще две недели восстановления и возвращение к Ричмондам. Проводив их, я спросила Винни:
– А что с доктором Пьером? Его нашли?
– Хм, не знаю.
– О, ему самому теперь требуется доктор, – послышалось сзади, из арки, ведущей в гостиную. Прислонившись к стене, Мари поправляла обернутую вокруг головы косу.
– Его избили? – испуганно предположила я.
– Как говорил Келси: «Добрым словом и револьвером можно добиться больше, чем просто добрым словом». Нет, не бойся, его не убили. Он теперь в захолустном доме престарелых, где, думаю, и встретит свою старость.
– Жаль, что Джонсона не сдали, – послышался из гостиной еще один голос – это на диване сидела, лицом к окну, Люсиль и красила глаза. – Ему тоже хорошо бы где-нибудь поселиться за то, что он с тобой сделал. Желательно в тюрьме.
Мари отмахнулась:
– Пусть живет. Бог ему судья. Захочет наказать – накажет. Я же просто хочу счастливой быть, – улыбнулась она и присела к Люсиль.
Я тоже опустилась на диван напротив, пока Винсента что-то искала в столовой. Вместо привычных фруктов и чая на стеклянном столике между диванами поблескивали розовые, золотые и прозрачные склянки, кисточки, парфюмы и помады. Их разбавляли заколки, шпильки, диадемы, ободки – и все переливчатое, блестящее, яркое.
– Софи, это правда, что ты и мсье Ричмонд вместе? – повернулась ко мне Мари. – Он называл тебя при нас «моя милая». Когда вы успели так сблизиться?
Я удивленно захлопала глазами.
– Ну, все так быстро произошло…
– Так, мы ждем подробностей, – подбежала Винсента, веселая, с виноградом и шампанским. – У кого совесть чиста, тому скрывать нечего!
Последовала бойкая и богатая на вздохи и писки беседа, в которой я выложила, конечно, далеко не все, опустив пикантные моменты. Винни, Мари и Люсиль, будто руководимые незримым дирижером, то визжали фальцетом, то контральто кричали в подушки. В итоге Люсиль и Мари кинулись меня обнимать, уверяя, что благодарить за такое счастье следует правильный макияж и кружевные перчатки.
– Давай, Мари, накрасимся так же и пойдем в ресторан – покорять герцогов! – воскликнула Мари.
– Только порядочных. Я уже побывала в золотой клетке, больше не хочу, – усмехнулась Люсиль.
Девушки ушли, и мы с Винсентой несколько часов читали и рисовали, наслаждаясь тишиной, как бывало в феврале, до начала всех мрачных событий. Потом Винни бесшумно поднялась на второй этаж, и я пошла за ней: в одиночестве тишина ощущалась невыносимой.
В спальне Винсента устроилась среди пухлых шелковистых подушек и лукаво-выжидательно глянула на меня. Мне и самой не терпелось поделиться с ней подробностями. Мы проболтали почти два часа. Уже стемнело, когда Алис постучалась и пригласила нас вниз. Я в этот момент сидела у зеркала и расчесывала волосы. Винни подошла к двери, дожидаясь меня. Я повысила голос, договаривая:
– Даже не помню, чтоб когда-то себя так чувствовала. Он такой нежный, обходительный. Всегда спрашивает, всё ли в порядке… – Я встала, положила расческу на трюмо и присоединилась к подруге.
– Да ты что? Серьезно? – удивлялась Винни моим рассказам и тут же вскрикнула: – О господи! – От неожиданности зачем-то вскрикнула и я сама.
Бледный свет люстры медленно скользил по растерянным лицам троих мужчин – Найджела, Освальда и третьего, высокого гордого господина лет пятидесяти. По сильной схожести с Винсентой я предположила, что это ее отец. Синий цвет костюма сильнее подчеркивал его благородство и одновременно суровость.
Освальд за его спиной задумчиво почесывал щетину на подбородке. А у Найджела были оскорбленно поджаты губы. Похоже, мы прервали непростой разговор.
На молчаливый вопрос Винсенты мсье Тиме только мотнул головой и с нескрываемым высокомерием велел мне уйти наверх. Винни заявила ему, что я много сделала для Лиги и у нее нет от меня секретов. Я уставилась на нее во все глаза. Как в театре, где-то наверху нам подыграл сквозняк – хлопок двери отозвался протяжным неловким эхом по всей полукруглой зале.
– Тогда зачем стоите? Садитесь, – проворчал он.
В замешательстве мы опустились в кресла. Освальд и Найджел, свесив головы, сидели напротив мсье Тиме. На стеклянном столике между нами стоял красный резной поднос, на нем курился горячим паром чайник китайского чая гуанси, сладко пахло от блюда с бананами, малиной и медом. Однако слова мсье Тиме были далеко не усладой для ушей.
– Мы с вашими отцами были очень озадачены произошедшим с Валентином. Есть предположение, что это не последняя выходка Пауков, а возможно, не только их – есть риск, что они работают с другими обществами.
– Но мы же ведь все относительно мирно расположены друг к другу? – проговорила Винсента.
– Теперь уже не мирно, – перевел на нее взгляд отец. – Есть информация, что в Парижском лицее при КИМО лицеисток, в основном дочерей членов Лиги, доводят до отчисления или – еще хуже – до самоубийства, а в Московском филиале КИМО явно планируют покушение на одну из студенток – Веру Шторм.
– Веру? – удивилась Винсента. – Ту самую Веру, которая живет напротив нас?
Ее отец кивнул. Он продолжил рассказывать, что между закрытыми клубами и тайными обществами сейчас очень напряженные отношения и что это уже не просто расстановка сил, а игра на выбывание. В какой-то момент он перешел на русский, и я перестала его понимать. Мы с Найджелом переглянулись: не очень-то это было вежливо, – и Винсента попросила отца перейти на французский или хотя бы на английский. Мсье Тиме ответил холодным взглядом и многозначительной паузой. Лицо Найджела озарилось надеждой, но Тиме только брезгливо скривил губы и продолжил на русском.
Найджел сцепил руки в замок. Его вытянутое лицо почти сравнялось по цвету с волосами, а Винсента говорила мне, что бледнеет он, когда очень зол. Я знала, что отец Винсенты недолюбливает Найджела. Первое время он это скрывал, но напряжение становилось все сильнее. Кузены Винсенты тоже не одобряли ее выбор. Герман высмеивал Найджела за то, что тот выбрал после лицея сразу вступить в Лигу и служить переводчиком, а не учиться в КИМО. Лев донимал Винни вопросами: «Где цветы? Конфеты? Украшения? А платье он тебе хоть одно купил?» В каждом письме он спрашивал, почему Найджел до сих пор не сводил ее в какой-то модный ресторан. Рассматривая их совместные фотокарточки за столом, Тео выдавал глумливые комментарии.
«Правильно папа говорил: по характеру Винсенту с мужской частью нашей семьи объединяет невидимый кадык!» – восклицал Герман, и вся семья заливалась смехом. Грозный стук кулака по столешнице прекращал их снисходительный хохот. «Просто перестань видеться с ним, и все», – сурово цедил отец.
Винсента все это терпела молча. Не перечила, не защищалась, просто позже у себя в комнате тряслась от слез. Потом открывала глаза, и в них пылал гнев, способный не просто выжечь сердца насмешников, но даже город спалить дотла. И только ласковое слово Найджела способно было потушить этот разрушительный огонь. Суровое лицо богини, исполненное отчаяния и боли, светлело, и на ее месте возникала прежняя Винни, которая румянилась и просила Найджела помочь ей открыть футляр с тушью. Тот безропотно отворачивал тугую крышку и передавал ей футляр, а она смущенно благодарила: «Ну что бы я без тебя делала?»
«Наверное, сидела и плакала бы» – Он шутливо целовал ее в макушку, а она укладывала голову ему на плечо. Нежность тушила пламя гнева. Ее семью это едва ли волновало. Она рассказывала это только мне. Как Найджел катал ее на велосипеде, покупал сладости, игрушки, журнальчики и срывался к ней в любой момент, когда она звала. В дождь