Марко спустился дальше: казалось, мраморный пол собирает и отражает лунный свет, создавая спектральную дымку, что висела над поверхностью, будто призраки древних. Марко был ошеломлен; наконец он добрался до дна, и его окружило приглушенное сияние, волосы у него на загривке встали дыбом.
Он шагал по полу среди лежащих массивных колонн: одни украшали вырезанные в мраморе соцветия, другие — фрагменты надписей. Он погладил шероховатую поверхность и осмотрел сломанные участки. На латыни Марко читал не лучше, чем на итальянском, но впервые это его не тревожило. Он сунул палец в одну из букв, чтобы измерить глубину, и тот вошел в мрамор по первую костяшку.
Охваченный благоговением, Марко убрал руку. Он всегда знал о существовании подземного Рима — города под современным городом, — им рассказывали об этом в школе, да и на улицах время от времени попадались образцы древней культуры. Но сегодня, оказавшись здесь, Марко осознал это как никогда раньше. Он наконец-то понял значение этого феномена и почувствовал, что его дух воспарил. Его предки высекли эти буквы, вырубили колонны, воздвигли все это великолепие. Марко не умел читать так же хорошо, как его одноклассники, но теперь понял, что одарен умом от рождения, — ведь он произошел от столь древнего народа. Он сын Лацио[49]. Сын Рима. Марко распрямил плечи и долго стоял, купаясь в лунном сиянии.
Глава одиннадцатая
Альдо, июль 1937
Альдо на другом конце города пробирался по холодным катакомбам. Он добрался до cubiculo — небольшого помещения, в котором располагался семейный склеп. Там, на полу, расставив перед собой зажженные свечи, несколько бутылок кьянти и буханок деревенского хлеба, сидели его товарищи — антифашисты. В гробнице собрались мужчины всех возрастов, лица у всех были одинаково напряженные. Каждый знал, что, придя сюда, смертельно рискует, поэтому из соображений безопасности они не раскрывали своих имен даже друг другу, а использовали nomi di battaglia — боевые позывные. Их давали за внешность или манеру поведения — Пучеглазый, Пухляш, Кривозуб, Пожиратель яблок, Курильщик; были и менее очевидные клички — Француз и Царь.
Альдо прозвали синьор Силенцио[50], а их самопровозглашенный предводитель именовался Уно[51]. Имя себе он придумал тоже сам. Альдо о нем ничего не знал, но, судя по его манере держаться и разговаривать, это был интеллигентный человек знатного происхождения, высокий и худощавый, с задумчивыми карими глазами за очками в роговой оправе, с острым носом на гладком лице, с высокими скулами и тонкими губами. На итальянском он говорил без акцента, хотя иногда Альдо казалось, что в речи Уно пробивается миланский говор, — он слышал подобный в баре у заезжих посетителей из Милана. Из-за этого Альдо казалось, что он ниже Уно по положению, ведь снобы часто указывали, что Рим всего лишь средиземноморский город, а Милан — уже европейский.
— Ciao, синьор Силенцио. — Уно вскочил и пожал руку Альдо. Остальные присоединились к нему, приветствуя новоприбывшего.
— Держите, синьор Силенцио. — Жена Уно, которую все называли Сильвией, улыбнулась и протянула ему бутылку вина. Она была единственной женщиной в их антифашистской ячейке, и Альдо в ее присутствии чувствовал себя не в своей тарелке, как и рядом с большинством женщин, тем более что она была красива. Сильвия была в приталенном фиолетовом платье, а ярко-голубые глаза и прямые светлые волосы выдавали уроженку Северной Италии. Альдо догадывался, что она тоже из Милана, но Сильвия почти ничего не говорила, все разговоры вел Уно.
— Grazie. — Альдо уселся на холодный твердый пол склепа.
Уно остался стоять, лицо его едва озарял свет свечи, длинная тень падала на стену.
— Наконец-то все здесь. Начну с того, что это собрание для нас самое важное. Всем вам хорошо известно, что до сих пор мы вели мелкую подрывную деятельность против режима: печатали и распространяли листовки, чтобы привлечь других на нашу сторону, портили машины, припасы и другое оборудование. Однако я все же считаю, что это лишь вандализм и детские проказы, которые ни на что не влияют. У меня есть новые идеи. Сегодня я хочу ими поделиться.
— Да это были детские шалости! — выкрикнул Горлопан, а Пучеглазый и Царь многозначительно переглянулись и кивнули. Альдо был не совсем согласен с Уно, ведь он распространял листовки, и даже это его пугало. Альдо могли сцапать, а если бы его арестовали, отец бы его прикончил.
Уно помедлил.
— Друзья, необходимо усилить сопротивление. Мы готовы удвоить усилия. Пора сделать следующий шаг, благодаря которому мы добьемся цели — избавим Италию от фашистской тирании. Я решил назвать эту операцию «Первый удар».
Мужчины с мрачным видом подались вперед; Альдо видел, что они захвачены опасным течением, которое давно уже его тревожило. Он был последним, кто вступил в ячейку; его завербовал Кривозуб, когда они случайно столкнулись на улице, но теперь Альдо начал понимать, что Уно и многие другие настроены куда воинственнее его. Альдо отхлебнул кьянти, надеясь, что вино уймет тревогу.
Уно расправил плечи.
— Итак, я предлагаю удвоить усилия. Нам известно, что в Fascio — местном отделении фашистской партии — руководит команданте Спада. У меня есть основания полагать, что он решил отойти от дел, и поговаривают о прощальном приеме в его честь. Предположительно, чествование пройдет в ресторане «Белла Донна» за углом от их штаб-квартиры в Палаццо Браски.
Всех охватило волнение, а Горлопан закричал, перебивая остальных:
— А ты все это откуда знаешь, Уно? Это хоть правда?
— Да, — ответил Уно и нахмурился. — Я не могу разглашать, откуда у меня информация, ради вашей же безопасности. Как я уже говорил, вся верхушка партии будет на приеме по случаю выхода Спады в отставку. Нам выпадет шанс, и мы непременно должны им воспользоваться. Предлагаю напасть на ресторан и уничтожить их всех разом.
— Браво! — завопил Горлопан, и остальные тоже разразились криками, дружно сбрасывая напряжение, как паровой клапан.
Альдо к ним не присоединился, от страха у него скрутило живот. Операция «Первый удар» требовала убийства — это было яснее ясного. Убийство есть смертный грех. Альдо прежде никогда не имел дела с насилием. Он и не хотел. Да и не знал, способен ли на это вообще. Альдо снова хлебнул вина, но оно не помогло.
Уно утихомирил товарищей, лицо его помрачнело.
— Знаю, вам кажется, это произойдет еще очень нескоро, однако для подготовки операции требуется время. Нас сейчас двадцать один,