Она открыла дверь и вошла в помещение — пока еще пустое, потому что ресторан еще не открылся. В зале стояло всего десять столиков, справа располагалась барная стойка с табуретами. Потолок был жестяной, а белые оштукатуренные стены украшали фотографии семейства Сервано, которое долгие годы владело этим рестораном. В центре каждого снимка была Нонна Сервано, matriarca — глава семьи.
— Ciao, Элизабетта! — улыбнулся ей из-за барной стойки Паоло, сын Нонны. Он протирал бокалы. Невысокий и худой, в свои сорок уже облысевший, Паоло обладал добродушным нравом, который помогал ему в работе управляющего и бармена.
— Ciao, Паоло! Ну как, что за настроение у нее сегодня? Хорошее или дурное?
— Хорошее. Так что я бы поставил на agnolotti.
— А я — на tortellini[42].
Каждый вечер они пытались угадать, какую пасту приготовит Нонна. В хорошем настроении она могла сделать pasta ripiena, то есть пасту с начинкой: ravioli, tortellini, — или caramelle, праздничные, словно подарки, завернутые в свежее тесто. В дурном настроении Нонна готовила простую пасту — spaghetti, bigoli или tagliatelle. Посетители «Каса Сервано», кому посчастливилось урвать столик, ели любую пасту, которую подавала Нонна. Как она часто говаривала: самолетом управляет лишь пилот.
Элизабетта подошла к кухне и толкнула распашную дверь, из-за которой доносились восхитительные ароматы. Жена Паоло, София, склонилась над чугунком, где медленно доходил густой томатный соус с мясом, приправленный свежим базиликом, лавровым листом, луком и чесноком. Кузен Паоло, Вито, пассеровал чеснок, кузен Нино разделывал морского окуня, а еще один кузен, Джованни, вынимал из кости горячий костный мозг. Из огромной кастрюли с кипящей водой валил пар, так что в этом помещении никогда не закладывало нос.
Элизабетта поприветствовала поваров и направилась в буфетную, где на стуле с высокой спинкой за деревянным столом сидела Нонна Сервано и готовила пасту. Вид у нее был столь царственный, что помещение казалось тронным залом. Маленькая головка хозяйки смахивала на яйцо перепелки, тонкие белоснежные волосы были гладко зачесаны в пучок. Очки в стальной оправе восседали на крючковатом носу, темные радужки глаз начали туманиться от катаракты. Щеки прорезали морщины, разбегаясь лучиками от тонких губ, поджатых в тонкую линию от усердия. На Нонне было традиционное черное платье и золотая цепочка с ажурным распятием, уши оттягивали кольца с коралловыми каплями. Она была хрупкой, но вовсе не слабой; и хоть ростом едва дотягивала до полутора метров, не выглядела маленькой. На вид Нонна была старше своих шестидесяти семи лет, но возраст не сказался на ней. Скорее наоборот, как говорила Нонна, он обострил ее способности, и никто не смел утверждать иного.
— Ciao, Нонна. Какую пасту сегодня готовите? — Элизабетта поцеловала старушку в мягкую, словно просеянная мука, щеку.
— Cappelletti. Присядь, девочка. Торчишь тут фонарным столбом и заставляешь нервничать.
Элизабетта присела. Выходит, настроение у Нонны хорошее, но ни она, ни Паоло все равно не угадали. На деревянном столе, присыпанном мукой, лежали толстые пласты теста, желтого от яичных желтков, один из пластов был разрезан на квадраты, рядом лежала деревянная скалка, тоже присыпанная мукой, — длинная, словно дубина. В середине каждого квадрата высилась горка острой рикотты в ожидании, пока Нонна придаст тесту форму. Пальцы у старушки, несмотря на артрит, все еще были проворные — возможно, именно благодаря возне с тестом.
— Guarda, — сказала Нонна, — смотри! — Нонна взяла квадратик теста и сложила его по диагонали. — Следи, чтобы края не совпадали. Оставь немного снизу, затем прижми друг к другу и запечатай. — Она мягко надавила кончиками пальцев на тесто, оставляя слабые следы. — Видишь?
— Да.
В ресторане Нонны Элизабетта узнала, что существует множество видов пасты и соусов. К короткой пасте, которую обычно делают на фабрике, обычно шел густой соус marinara[43]. Fatto a mano — домашнюю пасту — никогда не подавали с aglio e olio, маслом и чесноком, поскольку такая паста впитывала слишком много масла. Легкие томатные соусы и brodo, бульон, более всего подходят пасте с бороздками, cavatelli и radiatori — ведь в них задерживается соус, а его лучше добавлять понемногу.
— А теперь складываю… — Нонна взялась за концы треугольника по длинной стороне и крепко их зажала. Держа его «лицом» к себе, она указательным пальцем провела по внутренней стороне треугольника и приподняла его снизу вверх. Ловко соединила оба конца и защипнула, получился идеальный кружок пасты с начинкой и крошечным торчащим вверх уголком, пельмешек, смахивающий на маленькую шапочку — cappelletto[44].
— Разве я не так складываю салфетки, Нонна? — Элизабетта вспомнила Сандро, который сделал ей шляпу из газеты на берегу Тибра.
— Вовсе нет. Ты невнимательно смотришь. Я не могу останавливаться и объяснять каждую мелочь. Паста станет жесткой. — Нонна взяла следующий квадратик. — Мне нужно обсудить с тобой кое-что важное. Я оказала тебе большую услугу. Пригласила на ужин особенного гостя.
— Кого?
— Твое будущее.
— О чем вы? — Элизабетта уже привыкла к загадочным высказываниям старушки, словно Нонна была strega — ведьмой «Каса Сервано».
— Моро Гуалески — не сомневаюсь, это имя тебе известно.
— Ну конечно, известно! — Элизабетта обожала Гуалески, чьи статьи читала каждый день. — Он пишет для левых газет. Откуда вы его знаете?
— Я всех знаю. Вернее, все знают меня. — Нонна продолжала складывать треугольнички теста. — Левые, правые, центристы — неважно кто. Политики приходят и уходят. А знаешь, что остается?
— Любовь?
— Нет, паста! Как я говорю, sapore, sapere — попробуй и узнаешь. Нельзя узнать меня, не попробовав моей пасты. Нельзя узнать Трастевере, не попробовав нашей пасты. Гуалески предпочитает пасту с начинкой, так что я знаю: он человек с аппетитом, тот, кто наслаждается жизнью. Сначала я решила приготовить для него cappellacci dei briganti.
— Почему?
— Cappellacci dei briganti похожи на шляпу с широкими полями, загнутыми наверх, какие briganti[45] — разбойники — носили после объединения Италии. Но не стала, потому что Гуалески не понял бы шутки. Коммунистам не хватает чувства юмора. — Нонна сложила еще один треугольничек, припудренными мукой пальцами, и желтые cappelletti выстроились перед ней, словно ожидая команды.
Тут дверь распахнулась, и в кухню просунул голову Паоло.
— Мама, он здесь!
Элизабетта подскочила.
— Гуалески в зале? Можно мне с ним познакомиться?
— Не можно — должна!
— Спасибо! — завизжала Элизабетта.
— Не позорь меня. —