— К тому же Муссолини не антисемит, — добавил Массимо. — У него есть любовница-еврейка.
— Массимо, пожалуйста. — Джемма покосилась на Сандро, который уже знал, кто такая любовница, но отец не остановился.
— Он живет с ней и ее дочерью. Овацца говорил, что он лично знаком с Муссолини, это потрясающе, верно?
Джемма закатила глаза:
— Ты все равно не поедешь в Турин. У тебя нет на это времени.
Дэвид согласно кивнул:
— Хорошо, скажу иначе: поскольку я еврей, то не буду недооценивать антисемитизм…
— Дэвид, давай поговорим о чем-то хорошем, — влезла Роза. — Почему бы тебе не рассказать моим родителям о своей семье в Глостершире. Они с удовольствием послушали бы.
Глава девятая
Элизабетта, июль 1937
После школы Элизабетта переоделась в платье в сине-белую клетку — форму официантки, а Рико, недовольно щурясь, посматривал на нее с кровати. Она не успевала уделить питомцу внимание: ей нужно было закончить дела по дому и приготовить ужин для отца, который ушел спать.
— Прости, Рико. — Элизабетта почесала кота, но тот не снизошел до мурлыканья. Она вышла из спальни, и тут как раз вернулась домой мать со своей подругой Джулией Марторано. Элизабетта ее обожала. Насколько мать была черствой и мрачной, настолько Джулия — сердечной и жизнерадостной. Элизабетта всегда удивлялась, отчего Джулия водит дружбу с ее матерью, которая дурно с ней обращается и скорее терпит подругу, чем наслаждается ее обществом. У Джулии были большие карие глаза, пухлые щеки и широкая улыбка; блестящие черные локоны обрамляли лицо. Одежду она предпочитала носить тех оттенков, которые хорошо смотрятся лишь на преподавательнице искусств: розово-красная блуза, пышная изумрудная юбка и длинное ожерелье из бусин миллефиори[39].
Элизабетта встретила их на кухне.
— Ciao, мама и Джулия.
— Ciao. — Мать выглядела очень мило в белом пикейном платье, выгодно подчеркивающем ее фигуру.
С тяжелым вздохом она положила сумочку. Элизабетта знала: мать хочет, чтобы ее спросили, что ее огорчило, и уже собиралась это сделать, но Джулия бросилась к ней и обняла.
— Как поживает моя девочка? — Она поцеловала Элизабетту, и та поцеловала ее в ответ.
— Хорошо, grazie.
Джулия просияла в улыбке.
— С каждым днем ты все прекраснее. Мне очень понравилось твое сочинение. Твоя мама дала мне его почитать.
— Спасибо! — Элизабетте похвала пришлась по душе. На прошлой неделе она написала очерк под заголовком «Зачем людям нужны кошки», чтобы отправить его в газету и получить приглашение на стажировку. Идею ей подал Сандро, и Элизабетте захотелось попробовать, хотя прежде она писала только школьные работы, за исключением различных писем в редакцию, которые в газетах так и не появились. Элизабетта мечтала написать на более серьезную тему, например о правах женщин, но она заметила, что немногие публикующиеся журналистки пишут только о семейной жизни, дают советы по домоводству или о том, как поддерживать красоту. Да и вообще, кошки и вправду важны, по крайней мере для Элизабетты.
— Я и не знала, что ты так великолепно пишешь, милая. Текст хорошо продуман, и мысли у тебя нестандартные.
— Вы же это говорите не только потому, что мы знакомы, правда?
— Вовсе нет. — Джулия успокаивающе похлопала ее по руке.
— Думаете, это сойдет для газеты?
— Разумеется. Возможно, тебе даже что-нибудь заплатят.
— Да это неважно. Я бы просто гордилась…
— А должно быть важно, — оборвала ее Серафина, которая сидела на стуле и растирала уставшие ноги. — Нам требуются деньги. Нужно быть практичнее.
— Я уже, мама.
— Вовсе нет. Ты тратишь время в школе.
Элизабетта не желала снова спорить по поводу школы. Ей нравилось учиться, она хотела все же окончить школу.
— Тебе никогда не стать журналисткой, Элизабетта. Они не берут девочек. К тому же им платят меньше, чем официанткам.
— Но я не хочу всю жизнь работать официанткой, деньги — это еще не все.
— Так говорит твой никчемный отец.
Элизабетта покраснела от стыда, что ее мать пренебрежительно отзывается об отце, особенно в присутствии посторонних. Серафина возмущалась, что тот не обеспечивает семью, хотя Элизабетта работала больше нее. Именно жалованье официантки, а не материны уроки пения позволяло платить за квартиру. Но Серафина когда-то мечтала стать оперной певицей и, потеряв шанс, озлобилась.
Джулия сгладила неловкий момент: она порылась в сумочке и протянула Элизабетте ее очерк.
— Вот, держи. Удачи тебе! Только не посылай его в Il Tevere[40] или Il Popolo[41]. Фашистам плевать на точку зрения женщин. Да и на кошек тоже.
— Спасибо. — Элизабетта повернулась к матери: — Мама, а ты что скажешь?
— Я не читала. Говорю же, я была слишком занята. Ты покормила отца?
— Да. Он прилег.
— Ну конечно, — снова тяжело вздохнула Серафина. — Разве тебе не пора в ресторан?
— Ах да. — Элизабетта взяла свою сумочку и убрала туда очерк. — Я лучше пойду. До свидания.
Мать кивнула, все еще растирая ноги.
— До свидания, дорогая. — Джулия поцеловала Элизабетту в щеку. — Надеюсь, скоро увидимся.
— Я тоже.
Выйдя из дома, Элизабетта забыла о горестях, ведь невозможно продолжать хмуриться, шагая по Трастевере. Она любила этот район с маленькими домиками, стены которых были окрашены в милые пастельные цвета; каждое строение — неповторимо: у этого кованый железный балкон со свисающим с перил плющом, у другого в стену встроена маленькая статуэтка Девы Марии, у третьего окно увешано праздничными разноцветными фонариками. Здесь дышалось свободнее, чем в самом Риме, а поскольку здания были не такими высокими, то и неба было больше. Сгущались прозрачно-голубые сумерки, вдалеке приглушенно мерцали звезды, ожидая, когда же придет пора засиять. Элизабетта прошла мимо базилики Святой Марии, изящные арки которой светились, озаряя очаровательный карниз и позолоченную мозаику.
Высокие здания окружали мощенную булыжником площадь — пьяццу, на ступенях фонтана сидели, держась за руки или целуясь, влюбленные парочки. Вечерний час — пора гуляний, passeggiata, когда все выходили на улицы, показывая лучшие наряды. Девушки прохаживались, надеясь, что их заметят, а юноши старались им угодить.
Целуя свою подушку, Элизабетта думала о Марко и Сандро. Но после настоящего опыта с Сандро она, при всем ее буйном воображении, не способна была больше представить вместо сухого хлопка теплый и нежный рот юноши. Но Сандро больше не пытался ее поцеловать, а Марко присвоили Анджела и другие девочки, которые с ним заигрывали. Между тем Элизабетту стали еще сильнее дразнить из-за отсутствия бюстгальтера, а Анджела дала ей прозвище Centesimi — Монетка, твердя, что через рубашку у нее просвечивают соски. И теперь Элизабетта постоянно прижимала к груди учебники или школьную сумку.
Она свернула налево и, пройдя чередой узких улочек, подошла к