– Будь добрым, – повторял он, качая на руках своего наследника. Единственного, кто пережил болезнь.
Ему не хватило сил и времени, чтобы спасти остальных детей. Даже за душу этого он не расплатился сполна. Окутав их разумы музыкой и погрузив их в бесконечный сон, он ждал, пока их количество дойдет до ста.
Когда пожар охватил дом, он висел, скованный узами проклятия. Огонь подбирался к нему со всех сторон, жадно облизывая каменные колонны языками пламени. Люди с облегчением принимали жар, что избавлял тело от болезни, а души от вечных мук.
С последним вздохом с их губ слетали благодарности в адрес того, кто решил сжечь это место.
Его дух и тело, ведомые проклятой силой, не прекращали играть на флейте, но разум устремился к ребенку, что лежал в своей кроватке в детской, укрытый от посторонних глаз. Те, кто устроил пожар, не найдут его, и тогда огонь сделает с ним то, что собиралась холера.
– Позволь мне спасти его, – безмолвно он обратился к темным силам, что заключили с ним сделку.
В ответ музыка стала громче, стараясь заглушить мысли о ребенке.
Сердце Густава билось неистово, будто пыталось вырваться наружу. С каждым ударом пульс учащался, разгоняя горячую кровь по его венам. Она кипела жарче пламени, что касалось его пяток. Во всех этих жертвах, что он приносил, не будет смысла, если сын погибнет.
Напрягая мышцы, он постарался оборвать нить, что держала его на весу. Но ее конец уходил глубоко внутрь его тела. Минуя кости и мышцы, он вонзался в саму душу, срастаясь с ней навечно.
Стиснув в решимости зубы, Густав, приложив огромные усилия, подался вперед. Он тянул себя, чувствуя, как собственное «я», разделенное долгом и раскаянием, рвется на части. С каждым рывком его плоть, в которой билось пылающее сердце, отрывалась от его души, обреченной играть мелодию в вечном проклятии.
Последний отчаянный толчок – и его сущность разделилась на две. Одна стремилась спасти сына, другая навсегда осталась связана с инструментом.
Густав рухнул, и пламя тут же охватило его плоть. Он чувствовал, как плавится кожа, как прилипает ткань к телу. Огонь, словно голодный зверь, накинулся на него, желая поглотить его.
Выскочив из подвала через тайный проход, он нашел своего сына спящим в кровати. Ребенок не знал и не понимал происходящего. Над его кроваткой висела связка трубочек, что каждую ночь из-за легкого сквозняка играли ему колыбельную мелодию. Положив осторожно сына на обожженные руки, он вышел с ним в коридор. Жизненные силы стремительно покидали его тело.
Дым от огня уже заполнил первый этаж.
На выходе из замка он заметил человека в черной рясе и окликнул его.
– Пожалуйста, спасите моего сына, – прохрипел он.
Человек взял из его рук ребенка, не сказав ему ни слова.
– Спасибо, – произнес Густав Форсберг и вернулся в замок, дабы огонь выполнил свой долг и очистил это место от проклятия.
Сорок лет спустя, когда Магнус подул в беззвучную флейту, ее мелодия дрожью прошлась по руинам замка и проникла в подвал. Ни один даже самый острых слух не мог разобрать в ней музыки. Кроме останков Густава, которые пробудились от долгого сна. Эта же музыка осела на струнах его проклятой души, что все так же обитала среди теней склепа.
Проклятие, что не позволило его душе упокоиться и его телу разложиться, вернулось. И музыка зазвучала вновь.
12
Густав стоял внизу, окруженный детьми, которые тихо покачивались в такт мелодии. Вокруг него витала тьма, а над ним, словно марионетки на нитях, висели две фигуры. Его душа, тонкая и хрупкая, как клочок дыма, и сын Магнус, чье тело было опутано теми же зловещими нитями. Они играли ядовитую мелодию, полную страха и отчаяния, вытягивающую из детей их души.
Он двинулся к руническому кругу и, зайдя внутрь, приложил тонкую флейту к потрескавшимся губам:
– Пора это закончить.
Звук, что вырвался из инструмента, был тихим, едва различимым. Он пытался заглушить ту отравленную музыку, но всякий раз, когда ноты его мелодии поднимались, проклятая душа с яростью обрушивала на него свои звуки.
Тело Густава начало постепенно тлеть. Руки, сжимавшие флейту, дрожали, и с каждым дуновением звука из трубки плоть его пальцев осыпалась, превращаясь в серый пепел. Но, несмотря на разрушающую боль, Густав не прекращал играть.
Музыка была единственной надеждой победить проклятие, которое столь яростно сопротивлялось ему.
Нити, что удерживали Магнуса, врезались в плоть, поглощая последние остатки жизни. И хотя его тело все еще следовало музыке, его глаза говорили о мучительной борьбе внутри. Магнус тоже был пленником мелодии, пленником силы, которая завладела его сознанием. Сквозь боль и отчаяние он уловил слабый звук детской колыбельной, что поселился в его памяти с младенчества. Противясь воле проклятия, он постарался подыграть, чтобы усилить ее.
Вдвоем у них получилось придать этой музыке чуть больше громкости. И нити, что тянулись к детям, истончились. Но даже так им не хватало сил, чтобы противостоять проклятию, подчинившему сотню душ.
К тому же тлеющие части тела Густава начали медленно рассыпаться. Пепел его плоти оседал на землю. Тело, которое так долго сражалось, теряло свою физическую оболочку. Ноги едва держались на обгоревших костях и подгибались под весом туловища. К тому моменту, когда его руки перестали быть способными держать флейту, ноты, созданные Магнусом, все еще витали в воздухе, но в одиночестве утратили возможность противостоять проклятому духу.
– Поздно! – прошипел порочный дух Густава. – Они мои.
Нити, что тянулись из детей, окрепли.
В этот момент тело Густава, лишенное части сгоревших мышц, рухнуло на колени, и Густав почувствовал, как остатки жизни оставляют его. Его душа, победоносно торжествуя, резко дернула нити, натянув их до предела, и дети взмыли вверх.
– Простите, – прошептал Густав.
Громкий гул ворвался в пещеру и разнес мелодию вдребезги. Эхо безумными осколками металось, отражаясь от каменных стен и принося хаос в порабощенный мир.
Первым с пылающим факелом в руке вбежал Лейф Хансен. Но едва он увидел детей, как ужас парализовал его разум. Перед ним открылась сцена настолько жуткая, что ноги отказались повиноваться и он рухнул на колени. Дрожащими руками он попытался взвести курок, но у него не получалось.
Следом подоспели члены совета и встали как вкопанные. Магнус и дети парили в воздухе без какой-либо помощи. И было невозможно разглядеть призраков и звуковые нити, что связывали их всех воедино. Олаф Берг стал креститься и