– Мой друг Николай надломился, потерял интерес ко всему, стал настоящим затворником. Я его не узнавал. О нём никто ничего не слышал, он нигде не появлялся и никого не хотел видеть, хотя кое-что писал, и, в частности, он написал с десяток стихотворений, которые в рукописном варианте мне подарил. А ещё он начал сочинять романс, самый последний и вновь посвящённый его музе… и который так и не закончил, потому что сердце его внезапно перестало работать и остановилось. Ну а несравненная Анастасия Вяльцева… она ненадолго его пережила, врачи у неё обнаружили рак крови. Ничто Анастасии Дмитриевне уже не могло помочь – ни миллионное состояние, ни лучшие лекари, специально выписанные для неё из-за границы, ни тибетская магия популярного целителя Бадмаева, ни преданность мужа, дававшего ей свою кровь для переливания, ни любовь тысяч её поклонников, в восторженных овациях которых она всегда купалась. Её дом на Мойке терял свою хозяйку. Вяльцева знала, что обречена и что умирает. Она составила завещание, выбрала причёску, заказала платье для похорон – белое с розовыми лентами, высказалась относительно убранства комнаты, в которой с ней будут прощаться, и исповедалась. Она отдавала последние распоряжения, как будто в очередной раз готовилась выйти на сцену к обожавшей её публике. И вот, в самом начале февраля 1913 года…то есть в этом году…– Казаченко вздохнул, – её не стало, Анастасия Дмитриевна отдала Богу душу.
Музыкант после этих слов истово перекрестился.
Надежда Гриднёва записывала всё, что про своих друзей рассказывал Казаченко, потому что хотела написать даже не статью, а очерк об этих людях, история которых её увлекла. Конечно, и про Анастасию Вяльцеву, и про Николая Зубова в то время писали не раз в газетах, особенно в связи с кончиной знаменитой певицы, но Казаченко рассказывал про неизвестные моменты из их биографий. Когда он закончил свой рассказ, повествовавший о безответной любви композитора к знаменитой певице, то некоторое время помолчал, а потом взял гитару и заиграл. Играл он самозабвенно, закрыв глаза, и было видно, что он полностью выкладывался: на лбу у него собрались морщинки и даже проступили бисеринки пота и подрагивали кончики губ, ну а потом он оборвал мелодию и через несколько минут, придя в себя и отдышавшись, аккомпанируя себе же, запел ещё один романс своего друга, посвящённый Вяльцевой, и который больше всего она любила исполнять на концертах, всегда проходивших с аншлагом:
Все говорят, что я ветрена бываю,
Все говорят, что я многих люблю!
Ах, почему же я всех забываю,
А одного я забыть не могу?
Многих любила, всех я позабыла,
Лишь одного разлюбить не могу!
Ах, почему же я всех забываю,
И лишь его я забыть не могу?
Надя отложила блокнот и подхватила этот романс, она стала подпевать Казаченко, и при этом вдруг поймала себя на мысли: «А ведь этот романс про меня! Ну, почти!»
Дуэт у них с Казаченко получился замечательный. Они ещё спели на пару несколько романсов, и все стали расходиться, когда уже было глубоко за полночь.
***
Когда Гриднёва и Соколовский остались в своём купе одни, то Надя, ещё находившаяся под сильным впечатлением от услышанной истории про композитора Зубова и певицу Вяльцеву, произнесла:
– А знаешь, Николя, мне хотя и жалко Николая Владимировича, но мне кажется, что даже безответная любовь приносит счастье. Хотя бы в творчестве! Сколько он создал замечательных романсов! Пройдёт время, и то, что по отношению к нему со стороны Анастасии Вяльцевой не было ответного порыва, никто не вспомнит, а вот написанные им романсы поют и, я уверена, будут их петь всегда, пока жив наш народ. Ведь в его романсах не только печаль или любовное томление, а в них жива душа русского человека, и они особенно сильно затрагивают струны женского сердца. Это я хорошо чувствую. Как бы я хотела, чтобы и меня вот так же преданно любили! Ну а ты хоть немного меня любишь, Николя?
Николаю сложно было так сразу ответить на этот вопрос. Надя ему нравилась, причём она нравилась ему всегда, но он как-то сразу себя настроил на то, что она не его девушка, а теперь между ними постоянно находился его друг Костя, хотя его уже и не было в живых.
Николай ничего не ответил, а только склонился над Надей и поцеловал её в губы.
Она шепнула:
– Это не ответ.
Тогда он вновь прильнул к её губам.
Она притворно нахмурилась:
– Ты опять уходишь от ответа.
– Тебе это надо услышать?
Надя закивала головой.
– Обязательно?
– Да! Женщине важно это слышать! Пойми: женщина любит всегда ушами!
– Люблю…
– Громче!
– Лю-ю-юблю!
– Ещё!
– Лю-ю-ю-юблю!
– Ну, во-от, уже другое дело!
Он вновь её поцеловал.
Она тут же обвила его руками и, притянув к себе, прошептала:
– Не отпущу… И эта ночь будет моей! Я тебе уже говорила, что согласна быть твоей любовницей! Только бы быть с тобой рядом!
***
Ещё только светало, когда Надя открыла глаза. Они опять с Николаем долго не спали, вернее она не давала ему спать. Она ещё никогда не была такой счастливой, как за время этого путешествия. Любовь накрыла с головой Надю, да и Николай понемногу оттаивал. Это уже было видно. Это чувствовалось.
Надя отвлеклась от пейзажа за окном и посмотрела на спящего Николая. Солнечный зайчик упал на лицо поручика, и лицо его сморщилось. Наде стало смешно, она подсела к любимому и задёрнула шторку на окне. Поезд уже шёл по равнине, Уральские горы остались позади. Местность постепенно переходила в обычную степь, чувствовалось, что скоро появится Волга. Надя не заметила, как задремала, а проснулась от стука в дверь их купе. Надя приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Там стоял проводник. Он негромко поздоровался и сообщил:
– Мадам, а ваш сосед ещё спит?
– Ну да, а что такое?
– Он меня вчера просил за