«Ну да… Точно, вот где я её видел».
Совсем не похожа эта Розалия на жён казаков. Дома ходит в платье, поверх платья белый передник, а не в брюках или комбинезоне, как все те женщины, у которых хозяйство, куры или ещё что-то, что требует всё время выходить на улицу.
«Видно, на крышу, протирать солнечные панели от пыли, она не лазит».
Розалия помогает Саблину снять пыльник, потом ставит стульчик, усевшись на который прапорщик снимает грязные, после болота, сапоги. Высокая и худая женщина, из тех, что носят дорогие плащи с поясками вместо мешковатых пыльников и изящные сапожки до колена вместо простых резиновых сапог.
А за дверью уже вовсю разбушевался заряд, но тут, в доме, хорошо, тихо. Да и дом-то сам по себе очень даже неплох. Техника вся хорошая, кондиционеры мощные, с фильтрами и увлажнителями, а значит, электричество в этом доме вообще не экономят. Опять же мебель. Не самодельная. Не здешняя. Вся привозная. И пол… Бетон покрыт хорошим лаком. Всё это он замечает сразу.
«Да, а неплохо живут врачи. Вон этот Пивоваров, ещё молодой, а уже такой дом имеет. Хорошо, что Юрка пошёл в медики».
Она проводит его на кухню, усаживает за стол. Наваливает чай в дорогую, не пластиковую чашку. На тарелочку рядом кладёт сладкие и разноцветные кусочки мармелада. Они красивые. Сам Аким такое не ест, сладкое он не очень… А вот Наталке бы отнёс.
«А где же её дети? Спят уже, наверное, время-то позднее».
А тут как раз появляется на кухне и Пивоваров, у него в руках бумага. Он ещё раз здоровается за руку с Саблиным, садится за стол. Жена ставит чашку и ему, а потом не уходит… Присаживается у стены, за спиной мужа. Словно и не собирается уходить, словно собирается сидеть тут же и слушать мужские разговоры.
«Не по-казацки это. Нечего бабам «уши греть» возле мужчин».
Но вот так взять и сказать об этом Аким стесняется: не должен казак чужой бабе указывать, как себя вести, на то у неё муж есть… А вот самого мужа – так нет, его, кажется, совсем не заботит присутствие жены. И он тут же, при ней, и начинает разговор, начинает так, как будто и не было в их беседе паузы в половину суток:
- Савченко мне кое-что продиктовал, прежде чем я ввёл его в биостазис. Вот… - и так как Саблин ничего не сказал, он поднял бумагу и начал читать. И то, что было в бумаге… то была речь Савченко, как от первого лица:
- Аким, дорогой, видишь, как всё сложилось, дела у меня идут неважно, заразила меня одна тварь… Это новая напасть… Да, чтобы ты не думал, что это кто-то другой надиктовал, так напомню тебе наш рейд на двадцать седьмую подстанцию… Колян Окушков и другие тогда сбежали, бросили и нас, и товар, а мы полтора дня шли к лодкам, вдвоём и рюкзаки тащили, а там было восемьдесят кило всякого цветного, а когда почти дошли, то мне бегун ногу раскурочил, а ты меня до лодок дотащил, а потом ещё за рюкзаками возвращался. Не побоялся… Лихой ты тогда был. Того рейда, друг, никто, кроме нас, уже не вспомнит, так как все, кто тогда с нами был, уже на том свете. Коляня последний, сгинул на промыслах три месяца назад. Так что не сомневайся, это я тебе пишу, правда чужой рукой, - да, это дело забыть было трудно. И да, кроме Савченко, вспомнить, как они прошли семнадцать километров, непрестанно ведя бой, никто не мог. Саблин смотрит на врача, а тот продолжает читать: - Аким, доктор тебе всё объяснит. В общем, видишь, подранила меня одна тварь. Боюсь, что скоро таких тварей в болоте будет много. Аким, друг. У меня к тебе одна просьба… Я уже не раз тебя просил, но думаю, что эта будет последней. Аким, нужно отвезти то, что ты забрал в Мужах, в одно место. Это очень нужные вещи, очень важные… Это нужно не мне и не тебе, хотя тебе за них хорошо заплатят, Аким, по-настоящему хорошо… Но тут дело даже не в цене… Эти вещи очень важны. Передай их тем, кто за ними приедет. Ничему не удивляйся. Ну, те кто за ними приедет, они будут немного необычные, не такие, как мы. То будут женщины.
«Бабы-северянки», - догадывается Саблин. И вдруг почему-то смотрит на жену Пивоварова Розалию. И, кажется, она как раз похожа на северянок. Ну, на тех, что приходят из-за моря, с северных островов, и любят командовать. – А ведь и вправду есть какое-то сходство». А врач продолжает читать:
- Но именно им и нужно будет это отдать. Я сам хотел это сделать, но видишь, не пришлось. Сильно меня скрючила та сволочь своей косточкой, – тут Пивоваров оторвал глаза от бумаги и пояснил: – Я вам рассказывал о той, о новой форме жизни, что очень быстро поглощает наш биом, соприкасаясь с ним.
Саблин понимающе кивает: да-да, помню.
- То, что ты забрал, нужно будет отдать им, они это ждут. И сделать это как можно быстрее. То, что в ящиках, не может долго в них лежать. Оно там испортится. Нужно уложиться в месяц, ну, дней в сорок, не больше. Это про те ящики, что ты привез. Но нужно будет отдать и захватить с собой к ним ещё одну вещь. Ты, Аким, сильно не удивляйся, когда её увидишь. В общем, доктор тебе всё объяснит, – Пивоваров поднимает на прапорщика глаза. – «Доктор», как вы понимаете, – это он обо мне.
Саблин соглашается: чего уж тут непонятного. Вот только никакого восторга у него это понимание не вызывает.
«Опять мне таскаться по болоту с вещами Савченко».
И он прекрасно помнит последнюю такую поездку, она ещё отдается у него в затылке приливами боли. Аким тянет сигарету из кармана кителя, а жена Пивоварова уже встала и ставит перед ним на стол пепельницу, хотя в этом доме, как кажется прапорщику, не курят.
«Ничего, потерпят».
Саблин закуривает.
Глава 17
А Пивоваров вдруг кладёт свои бумаги на стол и двигает их Акиму: на, погляди. А тот удивляется: зачем это? Дескать, проверь, что ли? А что там проверять-то? Это ж рукой врача записано. Но врач поднимается и подчёркивает пальцем одну выделенную строку в записях. Нет, вслух он