- Зараза, а?! – бубнит себе в респиратор прапорщик. – Ну надо же… Испортил товар.
Этого как раз ему ещё не хватало.
Он, конечно, расстраивается и вертит в пальцах этот самый оторванный кусочек… А кусочек, это было Акиму хорошо видно, весь извивается в его пальцах, качается из стороны в сторону, словно страдает от разрыва с большей частью… Или, может, ищет её? И тогда Саблин интуитивно, а может и машинально, приложил оторванный кусок обратно… и… и маленькая часть ткани тут же прилипла к главной части, да так ровно и чётко прилегла… без шва, без стыка.
Теперь металлическая ткань снова была целой… Целой и невредимой.
«Фу, слава тебе Господи!».
Саблин, теперь уже аккуратно, отрывает ткань от своей руки и, глядя, как та извивается, выгибается и пытается хоть как-то обернуться вокруг его пальцев, хоть как-то «схватиться» за них, кладёт её в коробку и закрывает ту.
- Ну… Ну, с этим теперь понятно, - тихо бубнит он себе под нос, возвращая коробку в ящик, запирая его и проверяя замки. Понятно? Да нет, конечно, ничего понятного в ящике для него не было. Живая металлическая ткань… Конечно же, видел он такое чудо впервые.
Честно говоря, вытаскивать второй ящик из грязи ему уже не очень хотелось. Новых ощущений и от первого хватило. Но Аким был не из тех людей, что останавливаются на половине пути.
«Раз уж приехал…».
Он отчищает второй ящик от тины и начинает вытягивать его на относительно твёрдый грунт. Втаскивает его под луч фонаря. Этот ящичек заметно тяжелее предыдущего. Аким перчаткой счищает грязь с замков, отпирает их и откидывает крышку.
Теперь ему стало ясно, почему второй ящик тяжелее первого. Во втором были две большие тубы, прозрачные колбы с какой-то жидкостью, литров на пять каждая. Ему пришлось взять одну из колб и вытащить её на свет. Она была тяжёлой, стекло толстое, сверху запечатанная, кажется, намертво металлическая крышка. А внутри мутная жидкость, серовато-зелёная. Банка казалась почти пустой. Почти. Ведь в жидкости что-то плавало. Сначала он подумал, что это толстая нитка, вернее провод какой-то… с чем-то округлым на конце, с каким-то шариком… Он поднимает банку повыше и глядит в неё на просвет.
Так это… глаз. Да. Ну конечно… глаз. Но Акиму показалось, что он будет побольше, чем у человека… А то, что принял сначала за нитку… Это был почти чёрный нерв, что, разветвляясь, опутывал глазное дно. А на другом конце нерва светлел бесформенный кусок какой-то плоти. Глаз – нерв – кусок тканей, судя по всему, тканей мозга.
- Так, - он кладёт банку в ящик и берёт вторую.
Ну, эта банка в отличие от первой не показалась ему пустой, тут почти половину всего пространства занимала… огромная рука. Настоящая, человеческая, с пятью пальцами, с ногтями… Вот только была она очень большой. У Саблина и у самого была ручища что надо. Как раз для того, кто всю жизнь тяжко трудится. То есть крупная рука настоящего солдата и рыбака. А тут такая лапа… На треть больше, чем у Акима. Она была отрезана чуть выше локтя. Саблин приглядывается… Нет. Не отрезана – отрублена, или даже отпилена… Он видит белые кости, торчащие из тканей. И они просто обломаны. А ещё из среза руки тянется множество волокон. Длина их пять-семь сантиметров. Как будто какие-то светлые волосы.
И ему показалось, что эти волоски… они колышутся… осмысленно, что ли, как живые… Саблин, чтобы проверить это своё наблюдение, взбалтывает банку… И чуть не роняет…
Рука, расслабленная только что, мёртвая рука, вдруг сжала пальцы в кулак, сжала с силой, тут же разжала и снова сжала, а кулак ещё согнулся в кисти, потом разогнулся, согнулся опять, после чего вся рука дёрнулась, да так сильно, что растерявшийся прапорщик едва не выронил банку. В последний момент успел перехватить её поудобнее.
- Ядрёный ёрш!
Он тут же стал укладывать сосуд в ящик.
«Стучала-то в ящике не железка. Ручища стучала».
Потом он начал ставить ящики на место, в тайник, притопил их в воде, снова нагрёб на них ила и водорослей. Сделал всё красиво. После отмыл себя от грязи и потихонечку, задним ходом, стал отходить от бетонных развалин.
Здесь, у берега, места были пустые, рыбы и улиток мало, но ведь тут и не рыбачил никто, не собирал улитку. Аким знал пару мест, пару плешей, где улитка водилась, туда он и поставил ловушки на неё, и уже потом пошёл на восток к мостушкам.
Там уже пришлось ему постоять с односельчанами, покурить. И это вызвало у тех интерес, стали они спрашивать Саблина про рыбалку, и он отвечал им по делу, но коротко, но нашлись и такие, что интересовались его рейдом и побитой лодкой, вот тут уже Саблин ничего не говорил, отнекивался да отшучивался, а потом, сославшись на поздний час и близившийся заряд, попрощался с казаками, сказав, что пора домой. Вот только домой он не поехал. Было у него ещё одно дело. Время шло к десяти и уже, наверное, на Покровах, улице, где жили всякие важные станичные люди, в доме девять ждал его заведующий отделением регенерации. Для продолжения разговора. Покрова – хорошая улица, до неё он добрался как раз с первыми порывами ветра. Только что стемнело, но народ электричества здесь не жалеет. Посему на улице светло – у каждого дома хороший фонарь. Аким доехал до второго дома от выезда. Выезд из станицы, вот-вот дорога большая, дальше степь, пылищи тут должно быть много, пауки здесь должны попадаться, и клещи, но люди на Покровах селятся богатые. У каждого есть ветрогенератор. Саблин остановил квадроцикл у дома номер «девять», возле забора, когда слабые порывы ветра ещё только начинали трепать его пыльник. Заглушил мотор, слез и возле калитки нашёл кнопку звонка. Замок калитки щёлкнул почти сразу, как только он позвонил. Саблин вошёл во двор, тут было светло, а у открытой двери в дом – женская фигура. Женщина окликает его:
- Прапорщик, прошу вас, заходите.
Он торопится спрятаться за дверью жилища, чтобы ветер, налетая из степи, не нанёс в дом пыли с песком. Женщина закрыла за ним дверь и скинула со своих плеч плащ.
- Меня зовут Розалия. Я жена Артемия. Работаю с ним. Я физиотерапевт. Он в ванной, только что пришёл с дежурства. Артемий меня предупредил,