- В госпитале не находился, значит, за целый день? – интересуется Саблин.
- Так и что? То в госпитале, – отвечает Юра.
- В клуб, наверное, пойдёшь?
- Не знаю, - небрежно отвечает сын. – Может, загляну.
Врёт, всё он знает, в клуб он и собирается. С пяти часов утра и до восьми вечера в госпитале, и работает там, и учится, как ещё на клуб у него силы остаются? Молодость. Саблин сам в молодости не знал, что такое усталость. Вроде вымотался, и сил совсем нет, тащил что-то тяжелое весь день, а в лодку сел, покурил и двенадцать часов на руле запросто отсидел, только чай попивал. А этот такой же. Саблин глядит на сына: точно у него деваха завелась. Раньше он в клуб не ходил, раньше его от книг оторвать было нельзя. А тут вон торопится, ждёт, когда отец отстанет со своими расспросами.
- Ладно, - наконец соглашается Аким. – Смотри мать не разбуди, а то ещё с нею поговорить придётся.
Юрка кивает: не разбужу, и сразу исчезает на кухне.
***
На пристанях людно, люди приходят из болота с добычей, многие казаки собрались под большим фонарём, у скупки, продают стекляшку и другую рыбу, там есть тент с вытяжкой, и под него почти не попадает пыльца и мошка. Там можно снять перчатки и покурить спокойно, выпить чаю из фляжки или ещё чего. Аким, остановив квадроцикл, взвалил снасти на плечо и прежде, чем пойти к лодке, зашёл под тент поздороваться с рыбаками.
- Ты никак за улиткой, Аким? – интересуются те.
- Да, пойду погляжу, - нейтрально отвечает прапорщик. – Может, поставлю пару верешей.
У людей к нему много вопросов, и по рыбалке, и других, но он под фонарём не задерживается – дескать, тяжело снасти держать – уходит, не хочет, чтобы у него спрашивали про лодку. А то начнётся: что у тебя с лодкой? А где? А кто? А как? А то, что на его некогда лучшую лодку в станице – ну, из недорогих – уже все сходили посмотреть, в этом Саблин не сомневался. И что у всех появились вопросы на этот счёт, в этом тоже. Вася с Денисом, конечно, уже всем, что могли, рассказали, но ведь люди в станице как устроены… Им завсегда мало того, что рассказывают добровольно и охотно, им надо, чтобы ещё что-то им сказали. Поверх уже сказанного. А Акиму тут лясы точить было некогда. А честно говоря, и не хотелось. Тем более сейчас, когда у него было важное дело, за которым он сегодня в болото и отправится.
Он вышел сразу: аккуратно сложил снасти в лодку и, не дожидаясь, пока его окликнет кто с берега, завёл мотор и включил фонари на носу и корме, оттолкнулся от мостушки и пошёл на средних оборотах в большую протоку, что вела от пристаней на север. Был он настороже, по своей обыденной привычке положив ружьё под правую руку, на правое колено, стволом в дно лодки. Левая рука, как всегда, на руле. Отойдя от станицы, увидал яркий фонарь. То была лодка, что шла навстречу. Только разминувшись с той лодкой, он свернул из протоки на запад к своему берегу, к своему дому. Отойдя от протоки где-то на километр, Аким выключил мотор, а потом и фонари, и сам затих в остановившейся лодке. И стало тихо, только облака мошки гудят, такие плотные, чёрные, что даже в лунном свете они видны. Мошка гудит, гул у неё низкий, монотонный и нескончаемый, она так собирается вокруг человека, пытается пролезть под КХЗ, чувствуя запах пищи. И ведь залезет – только дай ей шанс. Но человек, что живёт на болоте всю жизнь, таких шансов ей не даст. Аким постоял, смахивая мошек с очков, подождал немного, послушал: нет, только мошка гудит, да жаба где-то недалеко чавкает, как заведённая, потребляя эту самую мошку в товарных количествах. Ну разве что крупный ёрш разок всплеснул рядом с лодкой. Больше ничего слышно не было. И тогда он завёл мотор и, не включая фонарей, благо луна давала немного света, на самых малых и самых тихих оборотах пошёл потихонечку вперёд мимо стен чёрного рогоза.
Отойдя от протоки и мостушек подальше, к прибрежному мелководью, в тину, где и днём-то никого не встретить, он решил уже включить фонари. И сразу прибавил газа. Иначе по тине на малых оборотах пришлось бы тащиться до места полчаса, не меньше.
Он нашёл обломки поросшего зеленью бетона и, подойдя к ним, остановил лодку, но мотора не заглушил – фонари работали от генератора. Вылез на обломки.
Ящики были на месте. В том, что их никто не найдёт, прапорщик и не сомневался. Он, обсыпаясь с головы до ног пыльцой с кустов, вытащил их на сухое – относительно – место. Поставил, потом подошёл и перенаправил носовой фонарь на берег таким образом, чтобы как раз светил на ящики. И уже после этого присел возле них и, воткнув лопатку в грунт, стал отпирать их.
Глава 16
Нет, они были не заперты, просто не сразу поддались перемазанные илом защёлки, но и с ними Аким справился. Он откинул крышку первого ящика и вытащил из него пластиковую коробку. Небольшую, но увесистую, крепкую. Килограмма полтора, может быть. Саблин открыл и её. Открыл и повернул к свету. Признаться, прапорщик был немного удивлён, а может даже, и разочарован: что это за ерунда такая?
В коробке лежало что-то серо-металлическое, бесформенное. Ему даже пришлось взять это в руки и повертеть в лучах носового прожектора. Это было похоже на… металлическую ткань из мелких частичек. Честно говоря, он и сам не представлял, что собирался тут увидеть… Но не это же… Аким вертит в руках этот кусочек материи площадью сантиметров двадцать на пятнадцать и толщиной в полсантиметра и ничего удивительного в нём не видит. Просто какой-то серый металл. И вдруг… в одно мгновение… в одно неотразимое движение… этот самый лоскут металла молниеносно обвивается вокруг его запястья.
Сам! Сам! Как будто это была живая материя… Она обвивается и начинает сжиматься на запястье, плотно прилегая, словно прилипая к ткани его КХЗ.
«Ага, ясно… Вот что стучало в ящике!».
И теперь это крепко обвилось вокруг его руки. Любой человек в этой ситуации повёл бы себя так же, как Саблин: он сразу схватил краешек металлической материи и попытался оторвать