Ки чувствовала странную апатию и мало что еще. Но она была готова говорить и слушать.
- Боюсь, мои грехи другого рода. Я любила хорошо, но без объятий и слов. Нежные чувства, которые я рассеивала шуткой. Я скупа на свои чувства.
- Твои преступления - преступления ребенка, - заявила Холлика, фыркнув. - Я бы хотела, чтобы мне было так мало о чем сожалеть.
Ее снисходительный тон задел Ки. Преступления ребенка, не так ли? В ней пробудился дух соперничества, и она начала искать другие, худшие вещи, в которых можно было бы признаться, вещи, по крайней мере, такие же плохие, как медленное разрывание Т’черианина на части. В своем вновь обретенном покаянном духе она вспомнила старые поступки, о которых раньше едва ли сожалела, но которые можно было назвать преступлениями.
- Двух гарпий я убила своей собственной рукой, - мрачно произнесла она. - И стала причиной гибели их кладки яиц. Я убила одну Заклинательницу Ветров. - Она забыла упомянуть, что первые смерти были вопросом самосохранения, а вторая была вызвана скорее невежеством, чем злым умыслом. Зачем портить ужасающе злобный список поступков какими-то смягчающими обстоятельствами?
Но Холлику было не превзойти.
- Смерть! Ты сделала казнь величайшим преступлением? Хотела бы я по-прежнему нести твою невиновность перед Лимбретом!! Смерть, которую я приносила сотни раз и даже больше, в пылу битвы или незаметно на закоулках. Должна ли я приберечь свое величайшее сожаление о том, что намеренно оборвала жизнь, которая, вероятно, началась в лихорадке брачного гона, совпавшего с освобождением? Я всю свою жизнь прожила мулом, Ки; чтобы заслужить признание, я совершала самые низменные поступки, воспоминания о которых чернят мой разум. Чтобы доказать, что я человек, я предала друзей брурджанцев. Чтобы доказать, что я брурджанка, я пировала на телах убитых, даже когда не знала причин битвы. Чтобы доказать свою привязанность к возлюбленному-человеку, я однажды вырвала священные зубы из еще теплых челюстей мертвых товарищей-брурджанцев, зубы, необходимые им, чтобы войти в Зал Вечного Пиршества. И когда я позже обнаружила этого человека в объятиях стройной и безволосой человеческой женщины, я не позволила прошлым привязанностям повлиять на меня. Я чередовала свое медленное внимание между ними двумя. Я научила каждого слышать крики другого как музыку, ибо, пока он кричал, она была избавлена от моих талантов, и пока она плакала, умоляла и невнятно молила о пощаде, его плоть не могла познать новых мучений.
- Зачем ты мне это рассказываешь? - спросила Ки низким напряженным голосом. Она не хотела слышать все это от Холлики. Ни прохладный покой сумеречной страны, ни солнечный жар алкоголя в ее животе не могли полностью заглушить ее чувства к таким словам. Ки хотела, чтобы Холлика оставалась случайно встреченной спутницей, товарищем-паломником по пути к сияющему горизонту. Она шла к миру и самореализации, к концу своих проблем. Почему Холлике пришлось так подробно напоминать ей о страданиях мира, который она покинула? Все эти деяния были совершены по ту сторону Врат. Она хотела, чтобы они остались там.
Холлика долго молчала. Ки слышала журчание реки, переступание лошадей, когда они передвигались по темной траве. Из глубины души Ки пришло желание восхода солнца, чтобы все темные вещи осветились дружественным светом. Прежде чем Ки смогла продолжить мысль, заговорила Холлика.
- Я говорю тебе это, чтобы быть честной; потому что я чувствовала, что если бы ты не знала, я бы тебе понравилась. Это был бы приятный опыт, но я бы обманула тебя ради него. В этой стране я не должна обманывать, иначе потеряю все. Если бы мы встретились раньше, по ту сторону Врат, я бы тебе не понравилась, Ки. Месяц или около того назад я бы подъехала к твоему фургону в темноте, чтобы пронзить копьем твоих животных, разбить твой котелок на походном костре и поджечь все остальное.
- Рустер. - Ки давно знала это, хотя и не признавалась в этом самой себе. Теперь ее пробрал озноб, холод, столь же ужасающе непохожий на восхитительную прохладу воды, как смерть непохожа на грезы наяву.
- Рустер, - подтвердила Холлика, и тьма стала еще темнее. - За определенную плату, купец, я уберегу этот город от ромнийской нечисти. Такому честному человеку, как ты, нет нужды соревноваться с бродячими лудильщиками и торговцами вроде этих. За определенную плату я буду терроризировать их детей, калечить их животных, уничтожать их фургоны и рассеивать их караваны. За отдельную плату.
Детские воспоминания о кошмарах во тьме шевельнулись в Ки. Они шуршали на задворках ее сознания, как ящерицы, но она не позволяла им выйти на передний план своих мыслей. Подавленные давным-давно, воспоминания могли лишь затеряться в темных уголках ее прошлого. В темноте на нее опустились жесткие руки, и она закричала… Она почувствовала странную приостановку всех чувств к Холлике. В своем сознании она балансировала на грани. Она могла думать о Рустерах и обо всем, что они значили для нее в ее прошлой жизни, и по мере того, как апатия от бренди улетучивалась, она начинала ненавидеть Холлику, возможно, до физической конфронтации. Или она могла пойти к реке, напиться ее прохладной и умиротворяющей воды и исцелиться от ненависти и воспоминаний. Никогда прежде Ки не ощущала такого контроля над своими эмоциями.
Холлика с ворчанием поднялась. Ки наблюдала, как ее силуэт слегка покачивается на фоне темно-серого неба. Она посмотрела на профиль наполовину брурджанки, сохраняя хрупкое душевное равновесие, и нашла поразительную красоту в необычности ее тела.
- Куда ты идешь? - неожиданно для себя спросила она.
- За добавкой воды, - неохотно ответила Холлика. - Я обнаружила, что жажду ее сейчас так же сильно, как и тогда, когда впервые вернулась на берег реки. И по тем же причинам. Жажда души. Разве это не ирония судьбы, Ки? С тех пор, как я прошла через Врата, я, наконец, начала видеть себя. Эта земля дала мне истинное видение