Вандиен позволил себе заговорить.
— Что заставляет вас так думать? Каждый дворянин, с которым я когда-либо имел дело, был необычайно осторожен, подставляясь под вражеский клинок. Или вы думаете, он поверил бы, что Келлич — его верный подданный?
Взгляд Лейси упал на исцарапанную столешницу. Гримаса боли пробежала по его лицу, а затем исчезла.
— Мы думаем, что он бы так и поступил, потому что он делал это на каждом фестивале в течение последних четырех лет. Он всегда ужинает с обладателем медальона, всегда предлагает сразиться своим клинком с клинком победителя. — Голос Лейси внезапно охрип. — Он очень хороший фехтовальщик, наш герцог. И знает это. Он всегда убивает обладателя медальона…
Вандиен вытирал свою тарелку хлебной коркой.
— И дураки продолжают пытаться выиграть? — язвительно спросил он.
Лейси уставился на него. Заговорил другой мужчина в капюшоне, сидевший на одном из мешков, сложенных у стены.
— Это не похоже на турнир, где есть один окончательный победитель. Герцог смотрит все матчи, но нет ни одного финального матча. Просто есть момент, когда он говорит: “Хватит!” Или он может попросить двух выбранных мужчин сразиться друг с другом. Затем тому, кто угодил ему, он дает золото, увесистый мешок, которого хватит человеку и его семье на весь год. И тому, кто сражался лучше всех, по его личному мнению, он вручает медальон.
Вандиен кисло кивнул сам себе. Ублюдочный садист. Он готов был поспорить, что времена в Лавране были достаточно плохими, чтобы многие были готовы поставить свою жизнь против мешка золота. Большинству из них, вероятно, задача казалась легкой: сражаться достаточно хорошо, чтобы часто побеждать, но недостаточно хорошо, чтобы стать лучшим. Он вздохнул.
— Келлич думал, что он достаточно хорош, чтобы выиграть медальон. И что потом? Достаточно хорош, чтобы сразиться с герцогом и убить его?
— Нет, — тихо сказал Лейси. — Никто не думал, что Келлич достаточно хорош, чтобы победить герцога. Но клинок Келлича должен был содержать медленный яд. Келлич был готов пожертвовать собой, чтобы прорваться мимо охраны герцога и пустить ему кровь.
— Нет! — внезапно дико закричала Уиллоу. — Это было не то, что он планировал. Не умирать! Никогда не умирать! Он сказал мне, что достаточно хорош, что уверен, что сможет ранить Герцога и все равно выиграть матч. Что он выйдет из этого живым, и мы поженимся, что мы проживем вместе много долгих лет… — ее лицо стало очень бледным под скрывающим его капюшоном, глаза — два ярких уголька колдовского огня.
Лейси медленно покачал головой.
— Нет, Уиллоу. Так он сказал тебе, чтобы придать тебе смелости. Но он знал, что ему придется умереть, что ему придется перестать заботиться о собственной безопасности, чтобы пройти мимо охраны герцога. Мы все знали, что Келличу придется умереть, чтобы победить.
— Нет! — Уиллоу, пошатываясь, двинулась вперед с того места, где она прислонилась к стене. Она откинула капюшон, показывая свои остриженные от горя медно-рыжие волосы. Волосы на ее черепе встали дыбом, отчего она выглядела трогательно уязвимой.
— Поверь мне, дитя, — прошептал Лейси. — Никто из нас не хотел этого. Но мы знали… и ты должна была понимать, что даже если бы Келлич смог одолеть герцога, даже если бы он смог ранить его и каким-то образом выиграть поединок, герцог никогда бы не позволил ему покинуть эти покои живым. Даже если бы он был уверен в смертельном ударе, брурджанские стражники убили бы Келлича в считанные мгновения. Это было причиной для яда и поиска брурджанца, которого можно было подкупить, чтобы он не обнаружил, что клинок Келлича испорчен. — Лейси вздохнул. — Но теперь все пошло прахом. Козел украл у тебя имена охранников, которых можно было подкупить. И Вандиен убил Келлича.
— Нет, — Уиллоу произнесла это слово угрюмым детским голосом, как будто ей велели принести воды или пораньше лечь спать. — Нет. Келлич бы с этим не согласился. Он любил меня.
— Уиллоу, — Голос Лейси прервал ее. — Это был план Келлича. Он рассказал нам об этом, а мы отказались. Пока он не дал нам понять, что это наш единственный шанс.
— Нет! Ты это выдумываешь, ты лжешь мне!
Никто не возражал ей. Никому и не нужно было. Глаза смотрели в пол, в потолок, на стул Вандиена, на что угодно, кроме Уиллоу. Никто не пошевелился, чтобы утешить ее. У Вандиена внезапно возникло ощущение, что она одна в комнате, отделенная от всех остальных. Она была инструментом в их политике, ее любовь к Келличу обернулась на благо восстания. И теперь она была инструментом, который потерпел неудачу, потерял свою остроту и полезность. Ей не нужно было знать истинный план, она была более полезной в своем невежестве. То, что они позволили ей понять все это сейчас, могло иметь только одно значение: что она больше не приносит им никакой пользы. Вандиен почувствовал холодок в животе, когда подумал, насколько тщательно они улаживают незаконченные дела. Уиллоу осталась на месте, обхватив себя руками. Она не плакала; это звучало так, как будто все ее силы уходили на дыхание. Ее плечи поднимались и опускались с каждым хриплым вздохом, который она делала.
— Это был глупый план с самого начала, — заметил он, нарушая молчание. — Полный дыр. Любой план, в котором ты не рассчитываешь выжить, по сути плох. Думать, что из-за того, что брурджанец взял вашу взятку, он на самом деле сделает то, за что вы ему заплатили, — невежество. Скорее он повернется и предаст вас за дополнительную плату, которую его хозяин заплатит ему за это. И медленный яд… Какой в этом смысл? Значит, у герцога было бы достаточно времени, чтобы помучить Келлича и заставить его предать всех вас?
— Келлич никого бы не предал! — твердо заявил Лейси. — Наше дело было для него священным, его высшей целью в жизни. И у медленного яда действительно была причина; это должно было дать нам время на переговоры с герцогом. Как только бы он заболел, мы позволили бы ему поверить, что у нас есть лекарство от этого. Лекарство он мог купить только постепенной сдачей власти. Нашим первым требованием было бы, чтобы он распустил своих брурджанцев. Затем мы попросили бы герцогиню взять управление на себя, пока он выздоравливает. Тогда мы бы…
— Идиотизм, — тихо проговорил Вандиен,