— Минуту, — сказал дежурный. — Тут Горбовский — помните, десантник? — вам записку оставил. Щас.
Он слазил в ящик стола.
— Лично мне? — удивился Аронсон.
— Ну, не прям вот лично-лично, но первому, кто вернется.
Аронсон внимательно прочел три строки, написанных идеально четким, тонким почерком Горбовского: «Встречался ли вам где-либо в ваших путешествиях Перси Диксон, бортинженер „Тариэля“? Он провел эксперимент по нуль-Т второго типа и покинул Радугу с моей помощью».
Этим он как бы размазывал ответственность.
— Нет, не видел, — с изумлением сказал Аронсон. — А что, можно было?
— Наверное, можно. Горбовский бы огорчился, наверное. Я ему передам. А он, в свою очередь, просил передать, что у Перси теперь центра нет, а окружность везде.
— Да, интересно, — сказал Аронсон, хотя это было ему совсем не интересно и не очень понятно. От десантников везде одно беспокойство. — Все-таки я прогуляюсь, можно? Очень мечтал, как прилечу, — а тут весна.
— Только в Детское не ходите, — предупредил дежурный. — Там Зона, туда без защиты не надо.
— Конечно-конечно, — закивал Аронсон. — А кстати, интересно, почему именно там. Но это я посмотрю, разберусь. Времени много, правда?
Но дежурный уже его не слушал, потому что дежурил. Он был погружен в дежурство с головой, как лесник в свое лесничество, как ответственный за КПП в свое КПП.
Аронсон постоял в дежурке, потом вышел на снег и задрал голову к небу. Танцующих созвездий в эту ночь не было, а вот Змей летал, удивительный бесхозный Змей, водимый незримой рукой. Он напоминал о тех океанских просторах и зеленых степях, которые были здесь когда-то, но еще, возможно, и будут. Он как бы обещал все это, потому что жизнь брала свое, и кое-где даже уже подтаивало. Все говорило о начале нового цикла, в том числе странные скорбные звуки из-под земли. Это коренное население страдало от того, что жизнь на поверхности опять нормализуется и надо будет возвращаться под землю. А может, это оно так радовалось — поди разбери кто-нибудь, какие неземные чувства скрываются в этом деликатном скрежете и постанывании, — словно большие массы льда скрипят, оседают и трутся друг о друга.
Аронсон сунул руки в карманы и зашагал в сторону Северного шоссе, мурлыча себе под нос:
Ты каждый раз, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метет метель
И что идет Волна.
Готические рассказы
Председатель совета отряда
1.
Борисов пришел в восьмой класс нашей частной школы «Циркуль» не как нормальные новички — к началу учебного года, — а со сдвигом, к концу октября, перед осенними каникулами. В этом сдвиге тоже было нечто тревожное. Русичка Рита коротко и невнятно объявила, что к нам прибыл новый товарищ из-за границы, прошу любить и жаловать. Заграницей нас было трудно удивить, в «Циркуле» училась элита, но главным образом те, кто не усидел в Летово или Дубках. Народ вообще был пестрый и не сказать, чтобы благополучный: родители занимались деньгами, карьерами, иногда — если женились на молодых — друг другом (у нас полкласса были из таких семей — отцы после первых успехов обзаводились свежими подругами, а детей в виде компенсации устраивали в дорогую школу, где их не напрягали науками и часто возили в увеселительные поездки). Люди мы были тертые, рано повзрослевшие, всякого повидавшие и обиженные на мир. До прямого буллинга доходило редко, но дружелюбия тоже не наблюдалось.
Борисов был высок, желтоволос и сосредоточен. Решились подвергнуть его дежурству. Это было у нас обычное развлечение, проба на слабину. Дежурство в «Циркуле» не предусматривалось, порядок в классах наводили специальные люди, во время перемен они быстро стирали следы маркера с белых скрипучих досок, после занятий профессионально мыли полы, приводили в порядок буфет и вообще делали все, за что у состоятельных людей отвечает горничная. Борисову сказали, что в качестве новичка он должен после занятий вымыть пол и тщательно прополоскать губку. Некоторые новички к общей потехе принимались неумело мыть полы, другие залупались и получали по шее (либо, если сами могли дать по шее, перемещались на следующую ступень общества). Борисов выслушал информацию очень спокойно, глядя прямо в глаза Биргеру, который взял на себя инициацию, и сказал, как бы удивляясь незнанию элементарных вещей:
— Но меня не назначают дежурным. Я председатель совета отряда.
Никто понятия не имел, что это такое, но выглядел и звучал он так уверенно, что Биргер несколько опешил.
— Ну и что, — сказал он. — У нас тут без разницы. Пришел — значит, дежуришь. Это школьная традиция.
Слово «традиция» в последнее время объясняло все.
— Это меня не касается, — холодно сказал Борисов. — Председатель совета отряда действует по регламенту.
Отец рассказывал мне что-то такое из пионерского детства (я поздний ребенок, и мой старик застал времена глубокого совка), так что термин был мне смутно знаком. Я помнил, что это нечто идейное и выборное. До новой пионерии дело не дошло, но быстро к ней катилось.
— Мы тебя не выбирали, — сказал я Борисову, чье спокойствие начало меня бесить. Он казался старше всех наших. Глаза у него были интересные, ярко-зеленые с ржавыми пятнами. Казалось почему-то, что у него должны быть веснушки.
— Конечно, — сказал Борисов. — Вы и не могли меня выбирать. Это не ваша обязанность.
— А чья? — спросил Биргер.
— Этого вам знать совершенно не нужно, — ответил Борисов не нагло, а скорее сочувственно. Он как бы жалел нас, которым не нужно знать такую интересную вещь.
— Ну вот что, — решил подбавить жару Гороховский, человек скандальный и обидчивый. — Быстро пошел набрал воды, швабра в туалете на пятом этаже, вымыл пол и стер с доски, потом доложился охране внизу и кыш из школы на все четыре.
— Ничего подобного не бывает, — странно ответил Борисов. Он держался так, словно за ним стоял не только школьный охранник, но и личный охранник, и ангел-хранитель. Он небрежно отодвинул Биргера и пошел к выходу.
— Э, э! — крикнул было Биргер, но тут я почувствовал, что трогать этого человека не надо, что мы можем сделать себе хуже и что даже победа над ним не доставит нам никакой радости
— Оставь его, Семен, — сказал я по возможности презрительно. — Мэн не в себе.
Борисов остановился и внимательно на меня посмотрел.
— А позвони домой, — сказал он с тем же непонятным сочувствием.
— Кому? Тебе, что ли? — Как уже сказано, я был поздним ребенком и всегда боялся, как бы чего не случилось с отцом. Старик был тогда еще крепок и никогда не жаловался, но я его любил и беспокоился, когда он вдруг задремывал во время разговора или беспричинно вздыхал за обедом.
— Позвони, — повторил Борисов и вышел. За ним никто не приехал, я видел в окно, как он вышел из школы и с рыжей кожаной сумкой на плече неторопливо пошел к выходу из нашего двора, в котором доцветали последние астры. У него был вид человека, который никуда не спешит и никогда не опаздывает. Он двигался сосредоточенно, вот как я подумал о нем.
— Он …нутый, — сказал Биргер.
— От…дить всегда успеется, — сказал я и, хотя мне не хотелось звонить при наших, набрал отцовский номер. Отец был недоступен. У него, вероятно, шло совещание, или его вызвали в министерство, куда вообще в последнее время дергали часто — они все время там теперь совещались, пытаясь остановить неизвестно что.