Прошли к артиллерийской бронеплощадке, принесшей немало неприятностей бронеколонне. Артиллерийская башня, самоуверенно возвышающаяся над бронепоездом, снаружи выглядела непробиваемой и, вращаясь, наводила на всякого, кто на нее взирал, едва ли не животный ужас. А сейчас, побитая и покореженная, она представляла собой печальное зрелище: лафеты погнуты, стволы пушек искривлены, приборы наведения расколочены. Внутри помещения устойчивый запах паровой гари.
– Крепко мы поработали, – удовлетворенно высказался сержант. – Никого в живых не осталось. Я думал, что мы вовек его не разобьем.
– Рябинкин нам помог, на таран пошел… Громыхнуло крепко! В соседних вагонах тоже ведь сдетонировало. Да и танки болванками по бронепоезду били, вот осколки и разлетались. А еще взрывы, – сдержанно высказался Чечулин и добавил: – Выходим. Нам еще до Елгавы ехать нужно.
Вышли через дверь прямиком в утреннюю свежесть. Лица остудил холодный ветер, усиливающийся с каждой минутой. Он разодрал в клочья тучи, безжалостно расшвырял их по сторонам, открыв между сгустками облаков вселенскую даль.
– Какого монстра положили! – в восхищении посмотрел сержант Григорян на разбитый бронепоезд.
– Что с капитаном? – спросил лейтенант у сержанта Кондрашова.
Призванный на фронт с четвертого курса медицинского института, сержант Игорь Кондрашов в роте состоял фельдшером. В действительности же он проводил все врачебные и медсестринские манипуляции: устанавливал диагноз, если требовалось, проводил самостоятельное лечение. Иметь в разведроте человека, хоть как-то разбирающегося в медицине, это всегда большой плюс.
– Много чего набирается… Но самое скверное, это ранение в живот. Кишечник наружу вывалился. Вправлять его обратно в рану я не стал, не положено… Закрыл кишечник стерильными бинтами, смоченными водой, обработал кожу вокруг раны антисептиком и наложил стерильную повязку. Сейчас капитан на берегу под деревом лежит, там ему будет спокойно… Попросил его не вставать – хотя какое там вставать… Но он сумел подняться, хотел боем руководить… Насилу снова уложил, – пожаловался сержант.
– Гвозди бы делать из таких людей… Что он, боли, что ли, не чувствует? – изумился Чечулин.
– Сейчас он – одна сплошная боль! Удивлен не менее вас, товарищ лейтенант. Капитан сознание должен потерять, а он еще воевать пытается. При таком ранении нельзя ни пить, ни есть, обезболивающие тоже нельзя давать.
– Охранение с раненым выставили? Мало ли…
– Так точно! – браво отозвался Кондрашов.
– Покажи, куда командира определил. Заберем с собой убитых и раненых, и в дорогу!
Стало совсем светло. Григорий Галуза лежал под разросшимся кустом сирени. Лицо бледное, безжизненное, посиневшие губы скривились от боли. Неожиданно на его ладонь опустилась желто-фиолетовая бабочка с длинными черными усиками. Прогонять ее не хотелось – не иначе как к добру.
– Как чувствуете себя, товарищ капитан? – спросил Чечулин.
– Вот что, лейтенант, – негромко, четко выговаривая каждое слово, произнес командир разведроты, – давай без этих долгих предисловий. Грузи меня в бронетранспортер, и на Елгаву!
– Вам нужно лежать только на спине, – подсказал сержант-медик.
– Разберусь, не маленький, – неодобрительно буркнул Галуза.
Разведчики бережно подняли командира роты и понесли в уцелевший бронетранспортер. На пути повстречали двух убитых немцев. Взрывной волной с них сорвало одежду, обожгло лица. Рядом со свежевырытым окопом дымилась воронка, пропахшая гарью. В воздухе продолжали висеть пылеватые частицы, и Григорий почувствовал во рту неприятный вкус земли.
Положив на пол бронетранспортера шинель, уложили на нее Галузу. По тому, как болезненно кривилось лицо капитана, было понятно, что всякое движение причиняло ему немилосердное страдание.
– Как вы, товарищ капитан?
– Хреново, Ваня… Бывали времена и получше, – пошевелил обескровленными губами Григорий.
Через многие помехи и сильный треск в рации пробился голос подполковника Стародубцева.
– «Вятка», я – «Волга», что там у вас? Доложить обстановку! С Галузой все в порядке?
– «Волга», говорит «Вятка», – ответил лейтенант Чечулин. – Дорогу на Елгаву в районе станции Элея бронеколонне перекрыл немецкий бронепоезд. Пришлось вступить в схватку. Вражеский бронепоезд уничтожен. В бою мы понесли потери в технике и в людях. Немцы подбили бронетранспортер и бронемобиль. У нас убито пять человек, четверо легко ранены. Капитан Галуза получил тяжелое ранение в живот, сейчас вместо него лейтенант Чечулин. Продолжаем двигаться в сторону Елгавы. Танковый экипаж сержанта Рябинкина пошел на смертельный таран бронепоезда, чем переломил ход сражения. Им было уничтожено несколько вагонов, в том числе броневагон с боеприпасами. Экипаж погиб и достоин самой высокой награды.
– Славный был боец, я с ним лично был знаком, – печальным голосом протянул командир бригады. – О наградах поговорим потом, лично представление напишу! А сейчас выполняем поставленную задачу… Мы тоже немного подзадержались в дороге. Пришлось вступить в бой с противотанковой ротой. Противника уничтожили и теперь движемся за вами следом, – объявил подполковник Стародубцев. – Конец связи.
– Чего мы тут стоим? – хмуро посмотрел Галуза на Чечулина. – Чаи, что ли, распивать будем? Трогай вперед! На предельной скорости!
– У вас тяжелая рана, товарищ капитан, не могу на предельной, – возразил лейтенант, – всего растрясет! Мало ли…
– Рано ты меня хоронишь, лейтенант! Выкарабкаюсь. Там, наверху, моя свеча еще не погашена. Быстрее нужно отсюда сваливать! Через десять минут здесь от фрицев тесно станет!
– Загружайся! – выкрикнул лейтенант и, глянув на разбитый бронепоезд, добавил: – Теперь нас точно ничто не остановит.
Колонна двинулась дальше. Старшина Ракита, оставшийся за водителя, старательно объезжал ямы, порой наезжал на неровности, создавая небольшую тряску, и капитан Галуза, стиснув зубы, смиренно принимал страдания.
Внезапно закапал мелкий дождь. Если уж он не был слепым, так уж точно с повязкой на глазах. За какие-то несколько минут он успел размочалить дорогу, превратив ее в сплошную грязь, и забрался туда, где, казалось, его быть не должно, – под брезентовый полог в кузове бронетранспортера, где на расстеленной шинели лежал капитан Галуза. Дождь порой капал на его лоб, щеки, собираясь в струйки, заливался за шиворот, но капитан старался не шевелиться, чтобы не причинить себе еще большую боль.
– Ваня, дай закурить, – попросил он.
Чечулин ловко скрутил цигарку, распалил табак неглубокой затяжкой и сунул ее в бледные губы Галузы. Григорий вдохнул дым глубоко, заполняя им легкие, так что тонкая бумага вспыхнула крохотным синим пламенем. Подержал табачный дурман в себе и, прикрыв глаза, выдул тонкую струйку. Из-под брезента на свежий воздух осторожно просачивался махорочный дым и тотчас исчезал, рассеянный встречным ветром. Лицо капитана ожило, слегка порозовело, стало заметно, что ему значительно полегчало.
Дальше дорога пошла ровнее – выбрались на шоссе. До Елгавы ехать минут тридцать или все сорок. Как бы там ни было – это рукой подать! Для бронетранспортера, это вообще не расстояние.