Вдруг радиостанция заговорила голосом командира экипажа Рябинкина:
– Лейтенант, механик-водитель убит. Осколками его… Меня прикрыл. Внутри полыхает. Все люки перекособочило, не выбраться! Похоже, что мне кранты, отвоевался!
– Игорь, выходи через аварийный люк! Не медли! – крикнул Чечулин.
– С ним тоже непорядок, заблокировало сиденьем механика-водителя. Ты уж матушке моей черкни пару строк, что не зазря помер.
– Игорь, попробуй разблокировать люк, – как можно спокойнее произнес Чечулин. – Сиденье должно отодвинуться.
– Боюсь, что не успею, тут огонь всюду броню лижет, к снарядам подбирается, шандарахнуть должно! От меня ничего не останется, даже хоронить не придется. Не поминай лихом!
Остановившийся было танк вновь завелся, угрожающе загрохотал и с громким рокотом, объятый пламенем, от которого исходил тяжелый смолянистый дым, на большой скорости устремился на таран застывшего бронепоезда.
– Вот тебе, гад! – услышал лейтенант последние слова Рябинкина.
От удара бронированная площадка с грохотом сошла с рельс, боковая сторона покоробилась, а прогремевший взрыв сорвал крышу с вагона, уничтожив пулеметчиков. Тотчас сдетонировал соседний броневагон с боеприпасами, покалечив соседние. В яркой вспышке лейтенант Чечулин рассмотрел в десантном вагоне бронепоезда помятую дверь, покореженную во время танкового тарана.
– Рота, слушай мою команду! – выкрикнул в рацию лейтенант. – Второй экипаж бьет по сломанной двери в первом десантном вагоне, четвертый танковый экипаж стреляет по бронированной площадке второго вагона. Остальные экипажи пулеметным и автоматным огнем подавляют все огневые точки в амбразурах десантных вагонов.
– Есть! – нестройным хором отозвались командиры экипажей.
– После танкового выстрела десантная группа идет за мной на захват бронепоезда! Остальные экипажи поддерживают нас пулеметным и автоматным огнем! – кричал в трубку Чечулин.
Стрельба распалилась. Пулеметные выстрелы не прекращались ни на секунду. Совсем рядом заколотилась о преграду автоматная очередь, будто кто-то огромный с невероятной силой швырнул горсть свинца в броневой лист. Трудно было говорить, казалось, что его не слышат, но через шквал и артиллерийский огонь пробивались голоса командиров экипажей, готовых его поддержать.
Громыхнули танковые выстрелы. Катушечный подкалиберный снаряд ударился в бронированную дверь. Корпус снаряда с баллистическим колпачком смялся в лепешку, а сердечник, устремившись дальше, пробил бронированную дверь, вырвал ее с корнем и поразил осколками стрелков, находившихся в тамбуре.
– Вперед! – выкрикнул Иван Чечулин и, выпрыгнув из бронеавтомобиля, устремился прямо в темное жерло бронепоезда. Главное, не дать немцам опомниться. Действовать дерзко, внезапно! За ним, не отставая ни на шаг, побежала десантная группа. Он даже слышал их тяжелое дыхание; грубую ругань, помогающую преодолеть накативший страх и встречную ожесточенную стрельбу. Пули сочно цокали по бронированной поверхности бронепоезда; над открытыми площадками разрывались мины, поражая уцелевших.
До бронепоезда осталось метров двадцать. В действительности – вечность! Преодолеть их суждено было не каждому. Будто бы споткнувшись, упал рядовой Глебов, бежавший первым. Ему уже не подняться, это навсегда. Не замечая гибель товарища, пригибаясь и продолжая палить по стволам, торчащим из чрева бронепоезда, разведчики подскочили к покореженной металлической лестнице, и Чечулин умело и привычно бросил в дверной проем гранату.
Внутри глухо громыхнуло. Вскочив в тамбур, он увидел, как прямо на него шагнул рослый немецкий капитан. Короткая очередь в грудь отшвырнула немца в стальную стену.
– Отделение Гурьева – со мной, остальные в другую сторону! – приказал лейтенант.
Легко перепрыгнув через упавшего немца, он громко затопал по вагону. Тут прямо на него из-за бронированного закутка вышел майор. Глаза его широко расширились – то ли от удивления, то ли от накатившего ужаса, рука потянулась к кобуре, висевшей на поясе, – и это было последнее движение в его жизни. Две пули в голову навсегда запечатлели его изумление.
Слева, приникнув к смотровым щелям, несколько немецких пехотинцев усиленно стреляли по целям. Швырнув в них гранату, лейтенант спрятался за бронированное перекрытие, в которое сильно ударила горсть тяжелых осколков, и устремился дальше к бронированной площадке, откуда назойливо, не зная передыха, колотило зенитное орудие. К нему на верхнюю площадку вел узкий металлический подъем. Держа на прицеле подходы к лестнице, Чечулин прошел наверх, в самую башню. В просторном задымленном помещении, заполненном пустыми гильзами, валявшимися на полу, ящиками со снарядами, расставленными по углам, была установлена автоматическая зенитная пушка. На платформе пять человек меняли перегретый ствол. Они даже не обратили внимания на поднявшегося к ним советского офицера. Длинной очередью Чечулин скосил всех пятерых. У прицела кто-то зашевелился, не иначе как заряжающий, короткой очередью лейтенант добил и его.
На другом конце бронированного поезда шел напряженный бой. Дважды в вагоне громко разрывались гранаты. Взрывная волна мелкой дрожью докатилась до бронированной площадки… и вдруг наступила пугающая тишина. Ничего не происходило, не было слышно даже шороха.
Неужели все закончилось? С минуту Чечулин выжидал, потом спустился к подошедшим разведчикам.
– Пройдем по бронепоезду, посмотрим, что там, – сказал он бойцам, заряжая автомат очередной обоймой, и, держа его наготове, зашагал по вагону.
Теперь, оказавшись внутри бронепоезда, можно было оценить масштаб причиненного ущерба. Это снаружи могло показаться, что бронепоезд несокрушимый, в действительности все выглядело совсем иначе: во многих местах стены броневагона напоминали решето. Через дыры, большие и малые, просматривались потрепанное здание железнодорожной станции; росшие поодаль деревья; река, бронетранспортеры, с направленным на башни вооружением. Между деревьями стояли два танка, дупла которых терпеливо выискивали цель. Похоже, что мишень не отыскивалась. Разведчики, находившиеся снаружи, уже понимали, что бронепоезд убит окончательно, и медленно приблизились к обездвиженной громадине, готовые в любую секунду или залечь в земную неровность, или оскалиться автоматной очередью.
Зашли в вагон для личного состава. Примерно такая же удручающая картина. Внутри от взрывов разорвавшихся снарядов тотальные разрушения: полати для отдыха расщеплены и поломаны; на полу валяется какое-то истлевшее тряпье, в котором отдаленно угадывалось обмундирование и постельное белье. Здесь же расколоченная взрывной волной мебель и перетертая в труху кухонная посуда. Везде грязно и замусорено. Хотя иного ожидать было трудно – через все отсеки прошел жестокий и продолжительный бой.
Всюду, куда ни глянь, трупы: лежащие и сидящие с неестественными для обычного человека позами, с вывернутыми под самыми непостижимыми и нелепыми углами конечностями. Лица убитых оставались безмятежными, равнодушными ко всему происходящему, даже где-то благосклонными – они смирились со своей участью и не держали зла на уцелевших.
Прошли в штаб бронепоезда. Картина столь же удручающая: шкафы, комоды, стулья расколочены взрывами, тяжелый стол перевернут вверх дном, и его поломанные ножки беспомощно взирали на продавленный и дырявый потолок. Четыре офицера, остававшиеся в штабе, лежали на полу, изрешеченные осколками. Вызовом всеобщему хаосу на противоположной стене висела слегка запыленная белая занавеска. Чечулин подошел к ней и отдернул в сторону. На стене – картина: