— Прошу всех, кто говорит по-русски, подойти ко мне!
Вскоре, хотя и с оглядкой, приблизился молодой румын. Шепелявя, он сообщил, что русским языком владеет свободно, так как долгое время жил в Кишиневе. Тогда Попов велел румыну забраться на бак и объявить:
— Пусть господа румынские офицеры подойдут к русским генералам!
Лишь после того как переводчик дважды передал просьбу Попова, к бензиновому баку протиснулось несколько офицеров, у которых, однако, погоны были сорваны. Впрочем, Попов ничему не удивился и, желая выказать полное доверие к господам офицерам, сейчас же соскочил с бака, достал из кармана шинели коробку «Казбека» и предложил закурить.
Офицеры хотя и глядели недоверчиво из-под низко надвинутых шапок, тем не менее довольно дружно потянулись к папиросам. Коробка вскоре опустела; вверх поплыл сизый мирный дымок. И Попов счел удобным задать прямой, резкий вопрос:
— Кто из вас старший по должности и званию?
Офицеры начали перешептываться: никому, видно, не хотелось быть старшим в этом тревожном и неясном для них положении. Лишь один офицер, высокий и подтянутый, с чисто выбритыми щеками, к тому же в папахе, которая отливала белизной самого чистого, свежего снега, стоял в отчуждении и всей позой выражал полное презрение к трусливому шушуканью.
— Кто вы по должности? — обратился к нему через переводчика Попов, на что последовал четкий ответ:
— Командир тридцать шестого артиллерийского полка восемнадцатой пехотной дивизии полковник Журка.
— Что это за войска, почему и для чего они собрались в этой станице?
Полковник Журка сообщил: вчера вечером, видя всю бессмысленность дальнейшего сопротивления, он отдал приказ сложить оружие и следовать в Плодовитое, чтобы утром организованно сдаться в плен.
— Капитуляцию вашу принимаем, — сказал Попов, — и считаем ее самым разумным решением в данной обстановке. Она спасает жизнь многих тысяч румынских солдат. Вам поручаем организовать их и вести к Волге в лагерь военнопленных.
Спустя полчаса, под выклики энергичных команд полковника Журки, «виллис» покинул Плодовитое и выбрался на дорогу, ведущую в Абганерово.
— Ну-ка, Митрофаныч, — обратился Попов к шоферу, — грянь мою любимую!
И Митрофаныч, мужчина уже в летах, громыхнул раскатистым певческим басом:
Об утес броневой
Бьется лютый прибой,
Бьется воронов черная стая,
Но стоит он стеной,
Над равниной степной,
Ни сомнений, ни страха не зная!
Чем ближе подъезжали к Абганерову, тем чаще встречались идущие в тыл своим неторопливо-неловким ходом трофейные грузовики, легковые автомобили, бронетранспортеры, тем гуще были колонны пленных, с их однообразно-тупыми лицами.
Но были и иные встречи — волнующие до слез.
Сидела на перевернутой пушке старушка, одна-одинешенька, оглаживала свои натертые, похожие на корявые высохшие сучья, ноги, а ветер из степи обхлестывал ее, и снег вокруг дымился, как известковая едкая пыль.
Жарков попросил Митрофаныча остановить машину и, полный сострадания, подошел к старушке:
— Куда бредешь, бабушка? — спросил он. — Не подвезти ли тебя?
— Нет, сынок, мне в другую сторону, а вы-то, кажись, в Абганерово едете.
— Да сама-то ты откуда?
— Хуторская я, здешняя рожачка. Вон за той балочкой и хуторочек мой…
— В неметчину тебя, что ли, угоняли? Домой теперь возвращаешься?
— Нужна я им, поганцам, старая! Вот молодых да здоровых — тех угнали. И сыночка моего, а с ним девочку и мальчонку десяти годков от роду, внучаток моих… И коровушек, и всю живность со двора угнали румыны. А нас, стариков, за непослушность всех перепороли.
— Все же, мать, не пойму я, какая такая нужда тебя из дома выгнала?
— Не нужда, а сама я себя выгнала.
— Что-то не очень я понимаю…
— А ты слушай, коли непонятливый!.. Ночью танки в хуторок нагрянули. Гляжу: наши, советские, краснозвездные. Да только сбились они с пути-дороги, а надо им, стало быть, в Абганерово. Ну, принялась я растолковывать, как туда добраться. Только они-то, танкисты, вроде тебя непонятливые. Один, важнецкий из себя, и говорит: «На ваших дорогах, мамаша, сам черт ногу сломит. Опять собьемся и к цели не выйдем, как намечено». Вижу: закручинились они. И так мне их, сердешных, жалко стало, что напросилась я в танк сесть. Они меня усадили на командирское место, и я стала путь указывать… Почитай, до самого Абганерова командирствовала, поучала несмышленышей, как ловчее на станцию ворваться, с какой стороны безопаснее. Зато и напужалась я, ой напужалась, когда отовсюду палить начали!..
— Да как же тебя величать, мамаша?
— Величай как знаешь, а я донская Василиса.
Когда въехали на станцию Абганерово, в воздухе еще крутился дым догорающих строений, обдавал лица теплой горечью… На станционных путях, которые немцы уже успели перекроить на западноевропейскую, более узкую колею, всплошную стояли сборные товарные составы. Были тут, судя по надписям, и польские, и французские, и бельгийские вагоны, но каждый был как бы проштампован жирным черным имперским орлом — символом безграничной власти. Из вагонов сноровистые красноармейцы из тыловых обозов выносили на взгорбках мешки с мукой, большие прямоугольные банки с жирами, патронные ящики или же вышвыривали, ради быстроты, прямо на платформы эрзац-валенки на толстой деревянной подошве и офицерские шинели с меховыми воротниками.
К штабу кавалерийского корпуса (он находился в центре Абганерова) пришлось пробираться через заслоны трофейных автомобилей с эмблемами дивизий, сквозь лабиринт тяжелых и полевых орудий, растерянно пяливших во все стороны стволы.
Командир корпуса Шапкин, вместе с начальником штаба и начальником политотдела, расположился в просторной хате. Это был опытный, уже в годах, кавалерист, участник первой мировой и гражданской войн, прозванный в корпусе «отцом» и «батей», человек крупнотелый, с широким и обветренным, несколько мясистым лицом, с чутко вздернутыми, как у мудрого коня, заостренными красноватыми ушами, которые точно бы подпирали громадную, в седовато-черных завитках, кубанку. Он сейчас же пригласил Жаркова и Попова к столу, заваленному картами, а сам застыл в строгом ожидании.
— Каково боевое состояние двух ваших кавалерийских дивизий после марша и захвата Абганерова? — повел расспросы Попов.
— Сейчас обе дивизии приводятся в порядок. Противник, отступив к Аксаю, пытается организовать сопротивление. К Аксаю выслана разведка. Есть уверенность: противника и здесь собьем.
— Ваши потери?
— Потерь немного, а могли бы потерять и больше, если б действовали иначе.