— Маркиан Михайлович, — наконец произнес Труфанов, с усилием приподнимая грузные веки, — меня тревожит молчание Еременко. Ну, а если говорить начистоту, меня больше тревожит возможный разнобой в начале артподготовки в нашей армии и в соседних армиях. Как бы, знаете, разновременный переход в наступление трех армий фронта не испортил намеченного плана всей операции.
Попов взялся за подбородок, но сейчас же отдернул руку.
— Конечно, — кивнул он, — точно согласованный переход в наступление сулит успех благодаря силе удара. Однако, дорогой Николай Иванович, и в вынужденном варианте имеются свои преимущества. Вы только представьте положение противника, который получает неожиданные удары с разных направлений, да еще в разное время! Ведь оказавшись в этаком положении, он начнет метаться, лишь бы поскорей прикрыть брешь, а по существу, станет только распылять свои резервы. Образно говоря, сильный кулак противника разожмется, и он начнет действовать растопыренными пальцами. Когда же противнику покажется, будто прорыв удалось ликвидировать, по его обороне будет нанесен еще один удар, и опять в новом направлении.
Жарков взглянул на часы: до артподготовки оставалось полминуты. В воздухе, заодно с туманом, висела мертвая, глухая, плотная тишина. И казалось, ни сердце, ни кровеносные сосуды не выдержат напряженного ожидания, если сейчас же, сию же секунду не наступит разрядка.
Но вот она — эта спасительная разрядка! В туманную высь взлетели сигнальные ракеты. На какое-то мгновение Жарков расслышал их призывно-вкрадчивое шипение, но только лишь на мгновение, потому что после в мертвую тишину ворвался слитный, оглушающий рев тяжелых гвардейских минометов. Огненные торпеды «катюш» сотнями ослепительных росчерков скользнули по небу и тут же скрылись в тумане. А затем воздух наполнил протяжный свист и жесткий металлический шелест многих тысяч снарядов и мин. И сейчас же земля вздрогнула и с вулканическим грохотом вскинулась сплошной стеной из огня и дыма. Это было жестоко-прекрасное зрелище расплаты за все муки Сталинграда!
Лишь только острый слух мог различить в непрерывном победном громе резкие и как бы дребезжащие выстрелы пушек, глуховатое уханье гаубиц и торопливое покрякивание минометов. По расчетам, каждую минуту производилось до двух тысяч выстрелов. Это означало, что свинцовый ливень безостановочно кромсает и размывает вражеские высоты. Однако Жарков стал примечать, как тот смертельный ливень, подвластный человеческой воле, мало-помалу скатывался туда, в глубь вражеской обороны, за высоты, и как на фоне багровых всплесков все отчетливее прочерчивались сквозь пороховой дым обугленные холмы — мертвые и тихие, без единой ответной вспышки…
Да, началось! Сталинград переходил в наступление! И только об одном сейчас жалел Алексей Жарков — о том, что мать и отец не дожили до этого великого дня.
VII
Еще не отгремели за высотами, не отсверкали последние разрывы, а из траншей и окопов, как бы под давлением собственной неукротимой силы, выхлестнули пехотинцы и устремились с перекатно-прибойным «ура» прямо в угарно-кисловатый дым взрывчатки.
Этот человеческий порыв был так стремителен, что танки, вынырнувшие из камышовых зарослей и балок-укрытий, кинулись вдогон на полном ходу, с предельным завыванием хорошо прогретых моторов.
Во время артподготовки на НП прибыл генерал-майор Вольский, командир 4-го механизированного корпуса, человек рослый, статный, несмотря на мешковатый полушубок, державшийся замкнуто, даже как-то высокомерно. И Жарков, который обычно умел подавлять в себе чувства симпатии или антипатии к человеку ради беспристрастного суждения о нем, ощутил к Вольскому откровенную неприязнь. Все ему в нем не нравилось: и острый кадык, проступавший из барашкового воротника, и подергивающееся левое веко, и та властная нетерпеливость, с какой он вдруг приник к стереотрубе. А не нравились Жаркову эти черты в генерале только потому, что он еще прежде успел проникнуться неприязнью к его внутренним качествам, которые особенно невыгодно проявились в паническом письме к Верховному Главнокомандующему. Да и как можно было примирить безверие генерала-одиночки с общей верой в успех контрнаступления! Как вообще можно было ему доверять, тем более что 4-й механизированный корпус шел первым на соединение с войсками Юго-Западного фронта! Уж не излишняя ли терпимость была тут проявлена?..
К 10 часам туман, а с ним заодно и пороховой чад стало разгонять ветром, подувшим из степи. Теперь в бинокль особенно четко просматривались черные, прикопченные холмы, и среди них высота «87», главенствующая и, пожалуй, самая безмолвная, потому что бой шел уже западнее ее, в глубине обороны румын, где действовали войска 126-й стрелковой дивизии, при поддержке 158-го танкового полка. В то же время, южнее высоты «87», среди дымящихся развалин хутора Захарова, вели бой части 302-й стрелковой дивизии. Там раздавались резкие и сухие, как выстрелы детских хлопушек, разрывы гранат, автоматные очереди и, наконец, первые залпы вражеских пушек; оттуда же замахивало дымом наших подбитых танков.
Похоже было, что оборона румын начала оживать.
— А не пора ли, Василий Тимофеевич, — обратился Труфанов к Вольскому, приникшему к стереотрубе, — не пора ли вашему корпусу начинать движение вперед? Тем более что намеченный рубеж для его ввода в прорыв достигнут.
Вольский резко вскинул плечи, отчего край полушубка высоко вздернулся, открыв голенастые ноги, однако никаких слов после этого жеста не последовало, к возмущению Жаркова.
— Вы, Василий Тимофеевич, — сказал он прямо в его спину, — кажется, еще недостаточно изучили поле боя. А может быть, просто колеблетесь, верные старой привычке?
После этих хлестких слов нельзя было не обернуться — и Вольский обернулся резко, круто. Жарков совсем близко увидел узкое лицо с пятнистым румянцем на щеках, с прищуренными глазами, причем левый из-за того, что веко судорожно подергивалось, все время приоткрывался, обнажая кровянившийся в уголке белок.
— Меня, товарищ член Военного совета, — сдерживаясь, четко и раздельно выговаривал он, — затем, между прочим, оставили командовать корпусом, чтобы я наживал новые привычки.
— В таком случае поторопитесь их наживать, — посоветовал Жарков.
— Да, медлить нечего, — вмешался Попов. — Пора вводить корпус! Пора подавать танкистам радиосигнал «Вперед!».
И тут случилось то, чего многие на наблюдательном пункте не ожидали, но что Жаркову, ощущавшему к генералу Вольскому осознанную, все нараставшую неприязнь, вовсе не показалось неожиданным: две первые бригады механизированного корпуса, несмотря на неоднократные радиосигналы, так и не появились в межозерье. Тогда Вольский (он вдруг ссутулился и разом потерял былую статность) попросил разрешение выехать навстречу войскам. Однако его присутствие в корпусе не ускорило дело. Видимо, механизированные бригады не смогли полностью и своевременно сосредоточиться в исходном районе. По крайней мере, с востока, от Волги, так и не донесся долгожданный рокот моторов. Все нервничали. Командарм Труфанов — тот открыто выражал сомнение в возможностях