— Лишних скандалов нам не надо, — улыбнулся я, сидя на остывшем после жаркого дня блоке и поглаживая Булата, лежавшего у моих ног. — Все же, мы тут не абы что делаем, а вас провожаем.
Холоднокровный обычно Ефим вдруг улыбнулся. А потом протянул мне руку. Я хмыкнул, встал. Пожал ее. Пожал и вторую, что подставил мне Андрей.
— Товарищ лейтенант, ну ты что там, черточки считаешь, или уравнения… с многочленами⁈ — снова крикнул Пуганькову Наливкин.
— Да… Да я уже все!
— Пойдемте послушаем, кто нынче победил, — сказал я с улыбкой.
И мы с Масловыми пошли к болтавшим у бывшей стрелковой позиции Наливкину с Тараном.
— Ах вот как! — крикнул тем временем Наливкин. — Так чего ж ты молчишь-то?
— Так… Так я не молчу, товарищ капитан, — встряхнув измятый листик, смутился Пуганьков.
— Ну так говори тогда! — весело крикнул ему капитан «Каскада». — Кто у нас сегодня победитель?
Глава 23
Итак, после недолгого совещания — начал Наливкин, держа в руках мятый-перемятый листочек — а также скрупулезного подсчета баллов, самопровозглашенное жюри в лице, собственно говоря, меня, старшего лейтенанта Тарана, а также капитана Жукова, постановило…
На Границе было почти тихо. В кромешной темноте поблескивали редкие лампы на Шамабаде. Где-то в эту самую минуту дозоры уходили в тишину, чтобы приступить к исполнению приказа на охрану Государственной Границы.
В полутьме тянул свою трель сверчок. Пахло дымом, остывающей после жаркого дневного солнца пылью и порохом. Как-то незаметно к этой плеяде запахов присоединился едва ощутимый аромат остывшего шашлыка.
Пограничники, каскадовцы, танкисты — все расселись вокруг мангала. Устроились кто где и внимательно слушали вставших перед нами офицеров.
— Я вон там, внизу, написал счет победителей, — подсказал Наливкину Пуганьков.
Капитан «Каскада» под фонарем уставился на листик с записями Пуганькова. Нахмурился и вздохнул.
Таран, смотревший в лист, поднял выжидающий взгляд на Наливкина. Жуков, тоже явно успевший прочитать, кто же победил, не выражал никаких эмоций. Его холодное, светлое даже в темноте лицо совершенно ничего не выражало.
Наливкин с начальником заставы переглянулись. Потом капитан «Каскада» вдруг заговорил:
— В общем, с равным счетом победила дружба, — сказал он и принялся рвать многострадальный листок. — Паек будет разделен между всеми по справедливости.
С этими словами Наливкин скомкал и сунул в карман кителя обрывки листка.
— Товарищ капитан! — тут же крикнул Звада. — А разрешите мне «Боржоми»⁈
Наливкин хмыкнул. Встретился взглядом сначала с Тараном, потом с Жуковым и, по всей видимости, не нашел в их глазах намека на какие-либо возражения. Тогда Наливкин сказал:
— Можно, Звада. Можно.
Вокруг стояла темень. Безлунная, черная и совершенно слепая ночь пала сегодня на Границу. Она окутала заставу, стоящую под светомаскировкой — без единого огонька.
Ворота Шамабада были распахнуты. Большой «Урал-375Д» с кузовом, обтянутым тентом, выключив фары, стоял во дворе и мерно урчал двигателем.
Я вышел из здания заставы. Десять минут назад дежурный по заставе поднял наряд, чтобы мы готовились к выходу. Я уже привел себя в порядок. Пока остальные парни умывались и все мы собирались завтракать, меня привлекло тихое урчание двигателя во дворе.
Сегодня ночью «Каскад» покидал заставу.
У большой машины стояла группа людей. Большая часть из них, несомненно, были каскадовцами. Остальных же я не мог разглядеть в кромешной темноте.
Вдруг один из них поднял руку и крикнул:
— Сашка!
По голосу я узнал, что это был Наливкин. Люди обернулись и взглянули на меня. Я сошел со ступеней заставы и неторопливо отправился к ним.
— А ты чего так рано подорвался? — спросил Наливкин весело.
Но только в голосе его я уловил грустные нотки. Глаза Наливкина блеснули мне в темноте. Несмотря на то что командир, по своему обыкновению, улыбался, улыбался он одними только губами. Взгляд его погрустнел.
«Пусть и пробыли мы здесь совсем недолго, — говорил мне этот взгляд, — но никогда не забудем вашего гостеприимства. А еще вашей отчаянной храбрости».
Когда я подошел, оказалось, что провожали отряд Наливкина Таран с Пуганьковым, а также старшина Черепанов.
Каскадовцы молчали. Тихо курили в кулак, пряча от ночного ветра красные угольки своих папирос.
— Служба у меня, — ответил я, подходя и становясь рядом с остальными.
— А, ну да, — кивнул Наливкин. — В дозор?
— Так точно, — улыбнулся я.
— Ну вот и у нас, — Наливкин обернулся, глянул на «Урал», — у нас тоже служба. Хорошо у вас тут, на заставе, было. Да надо в путь. Труба зовет.
Между офицерами и бойцами повисла тишина. Кто-то молча курил. Ефим Маслов поправил ремень, который оттягивала кобура с пистолетом.
— Малинин, ну ты чего молчишь? Покажи ты уже товарищам свое детище! — вдруг сказал Наливкин, как бы пытаясь прогнать неловкую тишину.
Малинин прочистил горло. Помялся на месте, когда почувствовал на себе заинтересованные взгляды офицеров с Шамабада. Я тоже посмотрел на него. Приподнял бровь.
Пусть в этот раз мы с ним и не сблизились, не стали друзьями, как раньше, однако и ранения своего он не получил. Видимо, когда в ход истории вмешался я, события пошли каким-то иным, совершенно другим путем. Есть ли теперь шанс, что Малинин выживет в будущем? Что не подведет его рана, которую он получил тогда, в моей прошлой жизни здесь, на афганской границе. Да — есть. По крайней мере, нет больше над Малининым опасности неминуемой смерти. А это главное.
— Ну… Короче, я это…
Когда он взялся за лямку вещмешка, который все это время стоял у его ног, все заинтересовались еще больше.
Только когда радист подошел к нам, поставил вещмешок перед Тараном и стянул его к земле, я заметил, что внутри было не что иное, как цинк от патронов 7,62 на 54 миллиметра.
— И что же это? — хмыкнул Таран.
— Радиостанция, — буркнул Малинин скромно. — Я собрал.
— Кустарная, что ли? — хмыкнул Черепанов.
— Так точно. Корпус — цинк, — начал объяснять Малинин. — Плату вырезал из текстолита от ПЗ-173. Лампа ГУ-50 от армейского передатчика Р-130. Конденсаторы я взял…
— Да оставь ты свою терминологию, — с усмешкой прервал его Наливкин. — Весь подарок портишь!
— Ну… Я… — снова замялся Малинин.
— Подарок? — хмыкнул я.
— Я ее так собирал, — поспешил оправдаться Малинин, — когда время