Два душмана направились ко мне. Первый был невысоким, но крупным «Аистом» с толстыми, словно бревна, руками. Он нес моток веревки. Второй, поджарый и жилистый, обмотал лицо куфией. Можно было рассмотреть лишь его темные, хищные глаза.
Когда они приблизились, поджарый схватил меня за одежду. Заставил подняться. Толсторукий же принялся разматывать веревку, чтобы связать меня.
— Э, — позвал я толсторукого, — ты свистеть умеешь?
Тот, не отпуская веревки, только зыркнул на меня злым взглядом. Ничего не сказал.
Одноглазый разулыбался. Потом рассмеялся и прогавкал что-то своим людям. Поджарый улыбнулся его словам. Я заметил это по уголкам его глаз, собравшимся в морщины.
— Че лыбишься? — спросил я у него. — А ты свистеть умеешь?
— Хамушеге, — бросил толсторукий раздраженно.
Значение этого пуштунского слова я знал. Оно означало «заткнись».
— А я вот умею, — вздохнул я. — Показать?
Едва толсторукий попытался связать меня, как я что есть силы засвистел. Это был сигнал.
Всадники, казалось, не сразу поняли, в чем дело. Кони под ними нервно заплясали.
Едва умолк мой свист, как за ним последовал выстрел. Это сработал один из Масловых, засевший с АК на втором этаже. Хлопнуло. Конь под Нафтали заржал, встал на дыбы.
Не успевший среагировать одноглазый попытался удержаться в седле, а в следующее мгновение его жеребец завалился набок.
В это время мы уже действовали: офицеры кинулись врассыпную, к заранее заготовленным позициям с оружием. Маслов продолжал вести огонь одиночными по конникам.
«Аисты», которых застали врасплох, толкались конскими боками. Во дворе было слишком мало места для десятерых конников. Среди них началась неразбериха.
Я тоже не сидел без дела. Не успел командир «Чохатлора» рухнуть вместе с конем на землю, как я уже расправился с толсторуким. Я выдернул едва связанные руки из-за спины, а потом, что было сил, двинул душману ребром ладони в выпуклый кадык.
Толсторукий тут же захрипел, выпустил веревку и схватился за сломанную гортань. Когда он рухнул на колени, я уже занимался поджарым.
Тот оказался расторопнее. Только утих первый выстрел, а он уже выхватил длинный кривой нож из-за армейского ремня. Целя мне в живот, ударил.
Я увернулся легко — ушел на шаг назад и одновременно накинул свои путы ему на руку. Перекрутил. Дернул на себя.
Душман тут же потерял равновесие. Покачнулся на ногах и стал падать на меня. Я ринулся ему навстречу и подставил голову. Вложил весь свой собственный вес в то, чтобы удариться лицом о мою макушку. Мерзко хрустнуло.
«Аист» даже не схватился за лицо. Он просто осел на четвереньки, а потом рухнул на землю, захлебываясь кровью. Кажется, я сломал ему лицевые кости. Перелом оказался смертельным.
К этому моменту толсторукий тоже умирал на земле. Он просто лежал, вцепившись себе в кадык, и царапал каблуками сапог утоптанную сухую землю.
Времени терять было нельзя. К моменту, как Маслов открыл огонь, я уже был рядом с одноглазым. Предводителя «Аистов» придавил собственный конь.
Маслов не сплоховал. Он выстрелил метко, и несчастное животное погибло почти сразу. Упав, жеребец придавил своему всаднику ногу.
Нафтали лежал и извивался в седле, стараясь высвободиться.
Я подскочил, врезал ему сапогом по лицу. Когда душман на мгновение обмяк, я опустился и вытащил его собственный нож у него из-за кушака. Приставил к горлу.
К этому времени уже началась перестрелка. «Каскадовцы», занявшие позиции за развалинами минарета во дворе, принялись палить по в панике суетившимся «Аистам». Те неуклюже отстреливались.
Но главной опасностью были отнюдь не всадники.
Вдали раздался хлесткий звук выстрела снайперской винтовки. Пуля угодила в круп уже мертвого коня.
Я залег. Спрятался за могучей спиной одноглазого, чтобы не попасть под обстрел.
Внезапно очнулся одноглазый. Его полуприкрытые несколько мгновений назад глаза открылись, сфокусировались на мне. Безвольное лицо вмиг превратилось в маску злобы и ярости. А потом в единственном живом глазу душмана вдруг блеснул страх.
— Не дергайся, сволочь, — прошипел я и направил острие кривого ножа прямо в живой глаз командира «Чохатлора». — Ни то вгоню твою железяку тебе в мозги по самый затылок.
Несколько мгновений мне казалось, что одноглазый станет отчаянно бороться. Что он вцепится в меня из последних сил, чтобы погибнуть в бою. Он не вцепился. Его руки со скрюченными от неожиданности пальцами просто повисли в воздухе в полуподнятом состоянии.
Нас обстреливали снайперы. Командир «Аистов» подстраховался. Оставил прикрытие за спиной.
Сложно было оценить, сколько стрелков направили стволы своих винтовок во двор мечети, но очень скоро стало ясно, что мы не можем поднять головы.
Винтовочные пули с хлопками ложились вокруг меня. Попадали в тело жеребца. Выбивали из сухой земли фонтанчики пыли.
Время от времени они задевали и своих. Я видел, как два или три конных «Аиста» упали сразу после хлестких звуков снайперских выстрелов.
Полностью деморализованные обстоятельствами, нашим и дружественным огнем, «Аисты» дали деру со двора. От топота многочисленных копыт поднялась пыль.
— Он у меня! — кричал я. — У меня! Давай дымовые!
С нескольких сторон, из наших укрытий, под погибшего жеребца полетели картонные, желтоватые цилиндры дымовых гранат РДГ-2. С шипением запалов они падали у крупа лошади, а потом, зашипев еще громче, принимались выпускать белые дымы из своих нижних и верхних отверстий.
Через несколько минут все пространство передо мной оказалось заполнено плотными клубами дыма. Афганский ветер, впрочем, быстро подхватывал их и нес за пределы двора.
Хотя это и снижало плотность завесы, но ее должно было хватить, чтобы мы могли отойти к мечети.
Когда снайперы замешкались, не зная, куда им стрелять, «каскадовцы» среагировали. В клубах дыма, окутавших меня, мертвого коня и одноглазого, появились Наливкин и Глушко с Ефимом Масловым.
Наливкин подскочил, тут же дал душману прикладом по голове.
Одноглазый не отключился сразу, он заболтал головой, словно теленок. Зарычал от боли.
Я схватил командира «Чохатлора» за объемный тюрбан, а потом, что есть сил, дал ему по затылку рукоятью ножа. Только тогда одноглазый затих.
Прозвучал далекий выстрел вражеского снайпера. «Каскадовцы» аж присели.
— Давай уносить его! Быстрее! — закричал Наливкин.
Они помогли мне вытянуть одноглазого из-под коня, и все вместе мы потянули его к каменной стене разрушенной мечети.
— Сработало, — протирая заслезившиеся от дыма глаза, сказал Наливкин. — Сработало, сука! Я, признаться, думал, помрем мы тут все! Что ничего не выгорит!
— Как ты их, Селихов, — таща одноглазого за ногу, смеялся Глушко. — Во даешь!