Он подошел к окну, свесившись через подоконник, посмотрел вниз, где стоял «Виллис». Орлов и здесь уже успел отличиться, перемахнул прямо через борт, опершись крепкими руками на край кузова, занял место сзади, рядом с Еременко. Андрис, не скрывая восхищенной улыбки от мальчишеских действий взрослого человека, к тому же в звании майора, покоренный его живым характером, тотчас газанул, и юркий «американец», подпрыгивая на булыжной мостовой, стремительно поехал через площадь к выезду из городка. Вскоре машина скрылась в ближайшем проулке.
— Ну и ладно, — пробормотал, насупившись, Илья, немного обиженный на Орлова за то, что не взял с собой, и, взглянув на часы на стене, решил: «Еще немного повожусь с делами, а потом уж в больничку схожу. Времени в запасе еще много».
Он собрался было вернуться к столу, как в эту секунду его острый взгляд вдруг заметил кратковременный сполох на противоположной стороне базарной площади, где располагался костел. Илья стремительно обернулся в ту сторону, в самый последний миг успев заметить за мутным стеклом окошка, находившегося под самой островерхой крышей, увенчанной крестом, мимолетный свет. Он был очень похож на блеск окуляров армейского бинокля. Бывший фронтовик Илья не мог его спутать ни с чем другим. Но сколько он затем ни вглядывался, так больше ничего хоть отдаленно схожего с этим не увидел. А немного погодя из костела торопливо вышел ксендз с чемоданчиком; ловко подобрав полы длинной рясы, он довольно уверенно сел на старенький велосипед и куда-то спешно укатил, с силой налегая на педали.
Журавлев устало присел на подоконник, усиленно размышляя над этим обстоятельством, все же где-то в глубине души чуточку сомневаясь в произошедшем. Но, в силу профессии не привыкший верить во всевозможные случайности и совпадения, он решил о своих наблюдениях рассказать Орлову и Еременко, как только они вернутся. Придя к такому выводу, Журавлев опять засел за разбор уголовных дел.
Тем временем выехавший из городка «Виллис» весело пылил по проселочной дороге к хутору Тобзин. Над ржаным полем, где черной обугленной глыбой возвышался над золотистыми колосьями остов подбитого немецкого танка, высоко в небесной синеве, словно привязанный невидимой нитью, над своим гнездом радостно пел крошечный жаворонок, который с земли выглядел темной одинокой точкой.
На скособоченной башне с погнутым от взрыва снаряда стволом играли в танкистов белобрысые латышские мальчишки. Увидев машину с советскими офицерами, двигавшуюся среди обширного поля, колышущегося под ветром, будто желтый безбрежный океан, они перестали играть и замерли в самых нелепых позах, внимательно провожая ее глазами. Когда машина отъехала на довольно приличное расстояние и можно было не опасаться, что находившиеся в ней офицеры смогут причинить им какой-либо вред, мальчишки внезапно ожили и принялись понарошку расстреливать «Виллис», целясь в него указательными, в болезненных цыпках, пальцами.
— Бах, бах! — кричали они звонкими голосами. — Смерть оккупантам!
— Дикари, — крикнул, обернувшись через плечо, Эдгарс Лацис. — Чего с них взять… Дети!
— Угу, — буркнул Орлов, морщась как от зубной боли, сильно недовольный тем, что его, фронтовика, орденоносца и просто человека, который ради их счастливой жизни готов принять смерть и разные мучения от рук преступников всех мастей, считают здесь не освободителем, а наравне с немцами — оккупантом. «Да-а, — подумал он, незаметно тяжело вздыхая, — тут ухо следует держать востро. Если уж дети так себя ведут, то что тогда от родителей их можно ожидать? Нож в спину?»
Его угнетенное состояние не ускользнуло от внимательного, все замечающего взгляда Еременко, потому что тот долго оглядывался, а затем сказал:
— Это ничего. Просто другой жизни пацаны не видели… вот и беснуются. А как только разобьем банды, наладим хорошую жизнь в республике, тогда они сами поймут, кто им настоящий друг, а кто непримиримый враг. Верно я говорю, Орлов?
Слова Еременко прозвучали настолько обнадеживающе, что Клим опять пришел в хорошее расположение духа. Покрутив головой, высвобождая загорелую шею из тесного ворота военного кителя, он с довольным видом хмыкнул.
— Твои слова, капитан, да богу бы в уши.
Не доезжая до моста через реку Венту, они встретили полуторку, утыканную по бортам березовыми ветками. Это возвращались с учений молодые солдаты нового призыва. Пехотная рота стояла в десяти километрах от Пилтене, на хуторе Селе-Лиде, временно занимая бывшую усадьбу одного богатого землевладельца, сбежавшего вместе с немцами при отступлении.
Усталые, в пыльных, выцветших на жарком солнце гимнастерках и пилотках с ярко горевшими красными звездами, солдаты мерно покачивались в кузове в такт движению машины по неровной проселочной дороге. Перед собой между кирзовых сапог они бережно держали двумя руками за ствол ППШ, упирая их приклады в дощатое дно кузова. По осунувшимся от трехдневных учений лицам ручейками стекал грязный пот. И хотя было видно, что солдаты за эти дни неимоверно утомились, глаза у них светились тем значимым светом, который бывает у тех, кто знает, для чего он живет. А жили сейчас парни непередаваемым чувством сопричастности к Великой победе, осознавая себя продолжателями правого дела своих отцов и дедов, став теперь вместо них на защиту советской родины. Милые и добрые улыбки не сходили с их довольных, даже немного плутоватых, смуглых от загара и пыли физиономий, блестели между спекшимися от жары губами по-молодому крепкие влажные зубы.
— Андрис, — окликнул водителя Орлов и со спины похлопал его по плечу с взбугрившимся погоном, — пропусти ребят.
Андрис прижал автомобиль к стоявшим плотной стеной ржаным колосьям, чтобы полуторка беспрепятственно проехала по узкой колее, не примяв задними сдвоенными колесами даже несколько колосков драгоценного хлеба, в котором очень нуждалась страна после страшной войны.
Не успела полуторка поравняться с «Виллисом», как вдруг взводный запевала красивым баритоном завел, очевидно, желая поразить офицеров:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.
И парни в кузове дружно подхватили, сверху поглядывая веселыми глазами на сидевшего в машине юного водителя-фронтовика с медалью «За отвагу», едва ли не их ровесника:
Выходила, песню заводила
Про степного сизого орла,
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла.
Разминувшись со встречным автомобилем, полуторка поехала по накатанной твердой земле дальше, поднимая за собой легкую пыльную завесу. Машина скрылась из виду, но до милиционеров еще долго доносился отголосок известной песни, звучавший в полдневном знойном воздухе в унисон с жужжанием пчел и стрекотом кузнечиков.
— Хорошо поют, — отметил со знанием дела Орлов, несказанно восхищенный голосами бравых