— Вот теперь мы как дома, — сказал с удовлетворением Еременко, полюбовавшись на портреты со стороны. — Можно с холодной головой, с горячим сердцем и чистыми руками приступать к тому, ради чего мы сюда и прибыли за столько верст.
— Добро, — похвалил хозяйственного парня Орлов и тут же озаботился: — Надо сейф с делами перетащить в наш кабинет. Нечего бегать туда-сюда, как какая-нибудь дешевая профурсетка.
Он по-дружески приобнял молодых оперативников, положив свои широкие ладони им на плечи, и увлек за собой перетаскивать сейф. Вскоре тяжелый и неудобный металлический ящик, сваренный из прочного толстого металла, очевидно, тем же самым специалистом, который умело сварганил неуклюжие коляски к мотоциклам, был с грубой руганью перемещен к ним в кабинет, где занял достойное место в самом дальнем углу у глухой стены.
— Пор-рядок, — с нажимом «р» сказал Орлов и от души приложил ладонью по пыльной поверхности сейфа, подняв в воздух микроскопические пылинки, явственно заметные в солнечном свете. — Задача нам, парни, предстоит такая: разгрести все это уголовное хозяйство до такого состояния, чтобы все эти дела закрыть, и как можно быстрее. Тут уж ничего не поделаешь, такая наша служба, — закончил он свою короткую и горячую речь и с нарочитым сожалением тяжко вздохнул, совершенно по-бабьи разведя перед собой руками с длинными тяжелыми кистями, плотно прижимая локти к бокам.
И вот уже третий день они безвылазно сидели в кабинете, разгребали дела, накопившиеся за долгое время. Орлов, не привыкший с подобной безответственностью относиться к уголовным делам, за что своих подчиненных распекал постоянно, время от времени не выдерживал и негромко, себе под нос, матерился или ворчливо говорил, распахнув папку и показывая ее содержимое коллегам:
— За такую… белиберду… я бы руки без всякой жалости отрывал… этим деятелям.
В какой-то момент он с раздражением отбросил очередную папку на край стола, порывисто поднялся. Достав из пачки, лежавшей на столе, папиросу, он нервным движением сунул ее в рот; пальцы у него заметно подрагивали, и прежде чем ему удалось прикурить, он сломал несколько спичек. Пыхтя как паровоз моршанской беломориной (несколько пачек «Беломорканала», отоваренные в Тамбове по талонам, он привез с собой), Клим принялся в волнении ходить по кабинету.
Журавлев искоса взглянул на Еременко, по лицу которого было заметно, что он едва сдерживается от смеха, и сам спешно уткнулся в бумаги, надувая от находившего на него смеха щеки, в душе переживая о том, как бы Орлов еще сильнее не разозлился, уличив своего подчиненного в столь легкомысленном поведении. Пока Илья крепился, чтобы не выдать себя, к своему стыду понимая, что силы уже на исходе, потому что Орлов, докурив папиросу, собрался было щелчком привычно отправить окурок за окно, но вспомнив, что он не у себя в Тамбове, а находится в гостях, с чертыханьем вернулся к столу и с силой вдавил большим пальцем дымившийся окурок в пепельницу. В эту минуту дверь распахнулась, и к ним вошел Эдгарс Лацис, и стало не до смеха.
— Старого Эхманса с хутора Тобзин застрелили, — усталым голосом оповестил он в который уже раз, но без прежнего интереса оглядывая кабинет. — Я вам говорил про него. Это приятель старика Мангулиса, отца изнасилованной в лесу девушки. Ну, той, которая себя жизни хотела лишить, да выжила. Дело тут такое… — Лацис с унылым видом подошел к столу Журавлева, расположенному около входа, задумчиво постучал тонкими пальцами по стопке лежавших на нем папок, — я бы сказал, очень непростое. Семья нашла мертвого Эхманса на дороге… очевидно, кто-то ей об этом донес. Но дело не в этом… а в том, что они не желают предавать огласке сам факт его убийства преступником. В общем… собираются похоронить тихо и, я бы сказал, незаметно, не привлекая внимания соответствующих органов, то есть нас.
— Это как? — спросил Орлов, по-петушиному вскинув голову. — Умер Клим и… хрен с ним?
Задержав на секунду взгляд на обложке папки, где химическим карандашом был крупно и размашисто написан номер уголовного дела, Лацис взглянул на него поверх очков, подслеповато щуря глаза, как обычно делают все близорукие люди.
— Боятся, если бандиты узнают, что они обратились к нам, то порешат всю их семью, — спокойно ответил он. — И в этом есть резон.
— Боятся они, — начал понемногу заводиться Орлов. — А то, что эти бандюки, предатели трудового народа и недобитые нацисты могут уничтожить других безвинных людей, их, получается, не волнует?
— Как это у вас говорят? М-м… — вспоминая, Лацис издавал горловым голосом протяжный звук. — А, вот… своя рубашка ближе к телу.
По сердитому лицу Орлова было заметно, что ему сильно хочется выругаться по-русски матом, но он себя пересилил, чтобы не казаться культурному представителю прибалтийской нации совсем уж недалеким и необразованным человеком, лишь грубо сказал:
— Поехали к ним! К этим… пострадавшим.
— Конечно, поехали, — охотно согласился Эдгарс Лацис. — За этим я и пришел.
Журавлев с Еременко с готовностью поднялись, начали торопливо запихивать папки в сейф.
— Журавлев, ты оставайся, — приказал Орлов. — Без тебя обойдемся. Но чтобы без нас здесь не валял дурака, сходи в больничку, навести девушку. Эту самую Стасю… Поговори с ней по душам, что, да как, да почему? Ну, ты меня понял. Да поделикатнее с ней. Да, — спохватился Клим и быстрыми шагами вернулся от двери, куда за разговором успел дойти, — не вздумай с ней шашни крутить. А то я тебя, кобеля, знаю.
— Клим, ты чего такое говоришь? — смутился Илья, бросив испуганный взгляд исподлобья на Еременко и Лациса, переживая, что могут подумать о нем люди, которые знают его всего ничего. — Когда такое было?
— Шучу, — беззлобно хохотнул Орлов, повернулся, так и не дойдя до него, и вышел следом за посмеивающимися коллегами, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Проводив недовольным взглядом не к месту раздухарившегося Орлова, который даже не скрывал, что сильно рад тому, что назревает настоящее дело, Журавлев сокрушенно мотнул головой.
— Ну, Клим, — вполголоса произнес Илья, — не можешь ты без этих своих шуточек. Но ничего, я