Только он так проговорил, как кукушка и в самом деле перестала куковать, озадаченно запнулась на короткое время, а потом, как будто и вправду услышав искреннюю просьбу старика, закуковала с новой силой. Да так радостно, что слушать ее было одно удовольствие.
— Ну то-то, — сказал довольный Мангулис, с улыбкой покачал головой, потом сунул большие пальцы заскорузлых рук за резиновые помочи на груди и вновь неторопливой походкой двинулся к улью, что-то бурча под нос.
Занятый пчелиным домиком, старые доски которого пропахли душистым медом, старик не видел, как из леса вышли четверо вооруженных мужчин. Они воровато огляделись по сторонам и скорым шагом направились к девушке, все так же продолжавшей неловко сидеть на корточках под коровой, сноровисто дергая ее за тугие дойки. Стася сидела к лесу боком и не сразу заметила появление нежданных гостей.
— Добрый день, барышня… — негромко произнес рослый парень с автоматом шмайсер через плечо, остановившись от нее в двух шагах, и в знак уважения к девушке приподнял солдатскую кепку с козырьком немецкого кроя.
От неожиданности Стася вздрогнула, вскочила с места, чуть не опрокинув полное ведро парного молока.
— Разрешите молочка вашего отведать? — опять проговорил рослый парень, звучно шлепнув слюнявыми толстыми губами.
Он глядел на девушку насмешливыми маленькими глазами, посаженными друг к другу очень близко, что делало его круглое щекастое лицо, густо усеянное коричневыми конопушками, похожим на мордочку хорька. Курчавые волосы у парня были огненно-рыжие, как кленовые листья по осени. У него даже из расстегнутого на широкой груди ворота немецкого кителя, у которого были предусмотрительно оторваны погоны и другие знаки различия, торчала рыжая шерсть.
Он был ненамного старше самой Стаси: лет двадцати двух-двадцати трех. Собственно, и другие парни были если не ее ровесниками, то разница в годах между ними была несущественная.
Насильно выдавив на бледном напуганном лице жалкую улыбку, девушка слабо произнесла с запинкой:
— П-пожалуйста.
К ним подошел длинный худой блондин, чем-то отдаленно похожий на рослого парня, хотя на вид и был его полной противоположностью: вытянутое незагорелое лицо с узким отвислым подбородком и тонкими серыми брезгливыми губами, с красными, как у кроля, глазами. Парень был одет, как и его товарищи, в немецкий мундир, но тщательно застегнутый на все пуговицы, в кепке, небрежно сдвинутой от жары на потный затылок. На его тщедушной груди болтался немецкий автомат, который он то ли придерживал за длинную рукоятку магазина, то ли сам за него цепко держался левой рукой так, что побелели костяшки сухих пальцев.
Прежде чем сказать, блондин несколько раз нервно дернул правым плечом, потом осклабился, показав желтую, выпиравшую вперед подковку неровных зубов.
— Дайнис, — произнес он со зловещей ухмылкой, обращаясь к своему рослому товарищу, — я бы с бо-ольшим удовольствием ее молочка отведал. Парного…
Грязный намек приятели поняли, но приняли довольно сдержанно, должно быть, долгая затворническая жизнь в глухих лесах к тому обязывала. Только девушка все равно успела заметить, как при его словах у них алчно загорелись глаза, будто при виде огромного самородка золота, и ее тотчас охватил страх, мигом парализовавший тело. А тут еще и похотливый взгляд этого Дайниса, который, по всему видно, был у них в банде главным. Но он хоть и окинул глазами ее стройную фигуру с высокой грудью, нежное личико с алыми, еще не целованными губами и трогательными ямочками на бледных щечках, явно внутренне соглашаясь со своим озабоченным приятелем, все же его скверную затею не поддержал.
— Кончай трепаться, Каспар, — приказал он, раззявив свой слюнявый рот, с неохотой отводя от девушки глаза. — Пей, чего дают.
Блондин поморщился и незаметно для главного резко сунул стволом автомата корову в подбрюшье. Пеструха, которая все это время стояла, испуганно косясь вбок выпуклым глазом, от боли дернула хвостом, взбрыкнула и понеслась по лугу, грузно топая копытами по плотной земле.
Быть бы ведру с молоком перевернутым и смятым тяжелым коровьим копытом, но вовремя подсуетилась хозяйственная Стася. У нее непроизвольно сработала крестьянская скупость и требовательность к своему труду: в самую последнюю секунду она выхватила полное ведро из-под коровы.
Услышав глухой топот Пеструхи, которая никогда легкомысленно не бегала, сломя голову, по лугу, Мангулис в тревоге приподнял голову. Увидев возле дочери вооруженных людей, старик впопыхах оставил рамку возле улья и заторопился к группе незнакомцев, с волнением вглядываясь в их лица.
Он давно уже был наслышан о том, что многие латышские коллаборационисты из девятнадцатой добровольческой пехотной дивизии СС после войны ушли в леса вести партизанскую борьбу против советской власти. Они называли себя лесными братьями, нападали на предприятия и хозяйственные организации, грабили банки, сберкассы, а у крестьян изымали продукты питания, не желающих же их поддерживать латышей безжалостно убивали, сжигали хутора.
Не далее как месяц назад Мангулис собственными ушами слышал от своего старого знакомого с хутора Тобзинга господина Эхманса, который шепотом уверял, то и дело пугливо оглядываясь по сторонам, хотя они находились на открытой местности вдвоем (если не считать его лошадки), что такая банда теперь объявилась и у них в волости. «До чего довели человека, — тогда с тоской подумал Мангулис, невольно оглянувшись следом за старым приятелем. — Коня, и того стали бояться».
А ведь с того злополучного дня он только и делал, что каждую ночь тайком от дочери молился, сколько слез напрасно пролил, умоляя Всевышнего, чтобы сия чаша миновала его хутор. Но так и не смог он достучаться до Иисуса Христа (то ли сам грешен сильно, то ли Бог не пожелал до конца его выслушать), да только вот и у него на дальней мызе объявились незваные гости с оружием.
— Все отдам им, все… лишь бы дочку не тронули, — как заведенный бормотал старик, то и дело спотыкаясь на ровном месте, поспешая, пока ничего не произошло. — Пускай и Пеструху забирают себе на колбасу, пускай весь мед хоть вместе с пчелами с собой уносят… Но только Стасю пускай не трогают…
Он видел, как рыжий парень большущими ручищами обхватил ведро, легко приподнял и прямо через край принялся жадно пить: парное молоко текло по его квадратному подбородку, капало на грудь внутрь ворота, а потом густо пролилось и на серый китель. Наконец парень отнял десятилитровую емкость от лица, вытер усы о плечо и со смехом передал ведро блондину, который стоял рядом и нехорошо скалился. Тот с видимой неохотой взял ведро, сделал несколько глотков и сразу же передал его приятелю,