— Опять же, формально вы правы, — согласился мужчина. — Вот только человеком она была весьма специфическим. Сперва радиоведущая, потом актриса, затем, уже здесь, стала танцовщицей. Такими добродетелями, как скромность и сдержанность, не обладала, была тщеславна и надменна, и всем стремилась доказать своё превосходство, за что и поплатилась. Вы хотите помочь ей? Дело ваше, разумеется. Не буду спорить. Вы молоды, великодушны, отзывчивы; чужие беды откликаются вашему сердцу, и вы, конечно, хотите сделать мир светлее и лучше. Это благородно и достойно одобрения.
— Но что же мне нужно сделать, чтобы оказать ей эту помощь? — спросила Аполлинария. Слова мужчины заронили в ней некие сомнения, и сейчас она старательно гнала от себя эти сомнения прочь.
— Ступайте в лавку, к продавцу редкостей, — подсказал мужчина. — Побеседуйте с ним. А мне позвольте откланяться. Меня сегодня ждут дела интереснее и важнее.
— Спасибо, конечно, — Аполлинария улыбнулась. — Удачного завершения дел.
— Начала, — поправил мужчина. — Начала дел. До завершения ещё далеко. И позвольте вам дать совет напоследок.
— Какой же? — спросила Аполлинария.
— Сохраняйте внутреннюю целостность, — на пределе слышимости сказал мужчина. Улыбка покинула его лицо, сейчас он выглядел собранным и серьезным. — Во всех уравнениях субъект только вы. Прощайте.
Он снова приподнял шляпу, и неторопливо пошел дальше по улице, помахивая тросточкой. Аполлинария, нахмурившись, посмотрела ему вслед. Она ощутила, что где в глубине её потухшей, подернувшейся патиной памяти возникло некое знакомое ощущение, но дать определение этому ощущению Аполлинария в тот момент не смогла.
* * *
— Здравствуйте, ещё раз здравствуйте, — залебезил старичок, когда Аполлинария перешагнула порог его магазинчика. — Ну что же? Вы подумали про расческу, и решили вернуться? Я так и знал. Расческа настолько хороша, что вы не смогли…
— Я по другому вопросу, — Аполлинария на секунду задумалась. — В большой витрине, той, что у окна, стоит статуэтка — балерина без головы и ножки. Вы не могли бы рассказать, как она у вас очутилась?
Старичок просиял.
— О! О, да, конечно, — закивал он. — Конечно, смог бы. Это очень занимательная история. В тот день происходил Летний праздник, и на улице шёл большой костюмированный парад. В костюмах были все, даже голуби, представляете себе?
— Нет, — призналась Аполлинария. — Разве может голубь надеть карнавальный костюм?
— Очень даже может, особенно если захочет. Голуби в тот день были попугаями, но не в том суть. Данная дама шла в колонне танцовщиц, вот только костюм у неё был балетный, тот самый, который вы можете лицезреть на витрине. Дамы танцевали, она тоже, но ей всё время казалось, что люди смотрят не на неё, а на других. Поэтому она пошла на отчаянный шаг. Сперва растолкала соседок танцовщиц в разные стороны, потом встала на пуанты, и принялась вращаться, всё быстрее и быстрее. Во время танца она сильно размахивала ногой, и люди начали сперва сторониться, а потом разбегаться, чтобы не получить удар. Вращаясь, она стала двигаться, ускоряясь, вперед, дальше, быстрее, и в какой-то момент налетела на столик, принадлежавший кафе. И после этого… — старичок сделал паузу. — После этого произошло то, что произошло. Её голова и нога влетели в стену, а тело, ставшее неуправляемым, продолжало двигаться с бешеной скоростью, не разбирая никакой дороги, и упало в результате у входа в мой магазин. Разумеется, я подобрал его, а после привел в порядок, и выставил в витрину. Оно уже очень долго стоит здесь, видите, даже успело покрыться пылью.
— Неужели никто не захотел спасти её? — спросила Аполлинария.
— Увы, — старичок развел руками. — Восемь оборотов — это довольно много, к тому же всех отпугивают последующие хлопоты.
— А что за хлопоты? — Аполлинария нахмурилась.
— Ну, сами подумайте, — старичок вздохнул. — Сперва надо будет собрать её из кусочков. Потом она будет долго-долго срастаться, и ей потребуется уход и постоянная забота. Какое-то время её придется кормить с ложечки, вытирать ей слюни, перебинтовывать ногу и шею, и при этом слушать все те глупости, которые она будет говорить. Дальше нужно будет научить её ходить, справить ей жилье, одежду, переселить, приходить к ней, чтобы ещё ухаживать, следить, чтобы тщеславие и гордыня снова не загнали её в ловушку, терпеть её прихоти, и помогать, если она о том попросит. Вы понимаете, какая это ответственность?
— Подождите, — попросила Аполлинария. — То есть эти восемь оборотов… сперва нужно будет восемь раз умереть, потом… вот это вот всё? Но… я как-то не подумала о таком. Мне хочется помочь ей, но если всё вот так…
— Вы ведь чувствуете некий диссонанс, верно? — хитро прищурился старичок. — Не просто же так вы пришли ко мне снова, и стали расспрашивать? Конечно, милая барышня, ко мне приходят — вот только цена того, что я продаю, складывается не из оборотов или выпадов. Когда ты любишь кого-то, и желаешь кому-то добра, разве не важнее для тебя станет его благополучие, чем даже твоя собственная многократная смерть? Ради материальных благ для любимого существа ты будешь согласен выпадать и сгорать столько раз, сколько сумеешь выдержать, или даже больше, и любая плата тебе будет по плечу. И ты будешь идти на любые жертвы, чтобы заплатить, лишь бы знать, что твои усилия не пропадут даром, и любимое существо будет если не счастливо, то хотя бы цело и невредимо. Ну так что же? Вы готовы пожертвовать собой ради балерины, или подождете, когда найдется кто-то поважнее?
— Я… мне нужно подумать, — сказала Аполлинария. — Я ведь и не знала её совсем. И не думала, что это всё настолько сложно.
— Это непросто сложно. Это игра, — старичок прищурился. — Игра, в которой обстоятельства вас уже победили. Сперва вы, ощутив благородный порыв, пришли ко мне, а сейчас понимаете, что не сумеете осуществить задуманное. Из-за этого вы чувствуете стыд и неловкость, и это вполне закономерно, потому что ваш порыв оказался пшиком. Добро не удалось, да, милая барышня? А ведь так хотелось, и всё вроде бы даже складывалось один к одному. Знаете ли, — он перешел на доверительный тон, — многие здесь считают меня источником зла. А ведь это не так. Источник зла всегда только один, и скрыт он уж точно не во мне. Источник зла — каждый, кто переступает этот порог.