— Я не знаю, — Аполлинария отступила на шаг. — Мне нужно подумать. Я не могу принять решение прямо сейчас.
— А придется, — усмехнулся старичок. — Если вы откажетесь, ценник пропадет, и вы уже никогда не сможете помочь несчастной балерине. Неужели вам её не жаль? А?
Аполлинария ничего не ответила. Она кинула прощальный взгляд на витрину, и вышла из магазина на солнечную улицу.
* * *
В кафе снова никого не было, даже официантки, поэтому Аполлинария села за столик, стоявший как раз под черепом, сняла шляпку, положила зонтик на свободный стул, и лишь затем, подняв голову, произнесла:
— Прости меня, пожалуйста, но я ничем не могу тебе помочь.
Череп с печалью посмотрел на неё, и, разумеется, промолчал.
— Я не часть твоей истории, а ты не часть моей, — продолжила Аполлинария. — Может быть, это прозвучит жестоко, но я не могу, не имею права разменять свою жизнь, чтобы спасти твою. К тому же мне почему-то кажется, что ты не оценишь этой жертвы. Нет-нет, не подумай, оценка мне вовсе не нужна, но, согласись, жертвы такого рода не должны быть напрасными. Пустыми. Благодарность вовсе не обязана выражаться в оценке жертвы, она должна заключаться в поступках, но мне ясно дали понять, что на поступок ты была не способна. То есть на хороший поступок. Хотя тут я могу ошибаться, я ведь действительно тебя не знаю. Могу только чувствовать что-то, и не больше. Прости меня, — она снова подняла взгляд. Череп всё так же смотрел на неё, но, кажется, в его глазницах появилось какое-то новое выражение. — Давай сделаем следующим образом. Я буду навещать тебя, и пить с тобой чай. Рассказывать новости, если они появятся. Сочувствовать тебе. Но, пожалуйста, не зови меня больше в твою судьбу. Уверена, что наступит день, когда здесь появится тот, кто определит её, но — это точно не я.
— Вот и умница, — произнесла незаметно подошедшая официантка. — Вот и договорились. Отдыхайте, девочки, а я сейчас принесу вам чаю. День действительно выдался очень жаркий.
* * *
Старухи всё так же сидели у дома на лавочке с вязанием в руках. Аполлинария, памятуя о том, какие они обидчивые, едва подойдя к лавочке, сказала:
— Добрый вечер, баба Нона, тётя Мирра, и бабуля Мелания.
— Ишь ты, запомнила, — восхитилась бабуля Мелания. — И тебе доброго вечера, Поля. Как погуляла?
— Сложно, — призналась Аполлинария, и принялась рассказывать историю про череп и балерину. — Знаете, я сейчас кажусь себе… нехорошей. Очень нехорошей. Плохой. Возможно, я совершила сегодня дурной поступок.
— И ты хочешь, чтобы мы тебя разубедили в этом? — спросила тётя Мирра. — Ну, хорошо. Давай, в таком случае, поговорим о лицемерии. Помощь… — она усмехнулась. — Помощь порой бывает отвратительна, особенно когда она направлена на восхваление себя. Демонстративное самопожертвование тоже выглядит весьма скверно. Представь, насколько нелепо ты бы выглядела, если бы согласилась.
— Нелепо? — удивленно спросила Аполлинария.
— Ну а как же. Разве нет? — бабуля Мелания прищурилась. — Сейчас ты бы металась между домом и магазином, делая обороты. Уже на втором ты бы поняла, что это чертовски больно, что это страшно, и что тебе совершенно не хочется продолжать, но… но ты бы побоялась уронить себя в собственных глазах, и продолжила бы. Потом балерина оказалась бы в твоей квартире — а где ещё? — и ты бы очень долго спала на полу, потому что её тебе пришлось бы устраивать в своей постели. Женщиной она была крайне неприятной. Заносчивая, жадная, тщеславная, лицемерная…
— Вы её знали? — удивилась Аполлинария.
— А кто же её не знал? Это ведь та самая, которая стала миллионами, — объяснила тётя Мирра. — Вот это кусок тех самых миллионов. Не слыхала о ней?
— Кажется, нет, — покачала головой Аполлинария.
— Мы тебе потом расскажем. Так вот. Потом бы, конечно, она ожила, встала, и потребовала бы от тебя продолжения заботы, к которой она за это время привыкла. Покой после этого тебе уже и не снился бы. А ещё она умела устраивать всякие пакости тем, кто был с ней рядом, так что… не переживай, Поля, ты поступила правильно. Не всякая доброта во благо, ни всякая жалость действительно нужна. Твоя интуиция подсказала тебе правильный выбор.
— Я пообещала ей, что буду приходить в гости, пить чай, и рассказывать новости, — с грустью сказала Аполлинария.
— Ну так и приходи, — пожала плечами баба Нона. — От этого уж точно плохого не будет, ни ей, ни тебе. И в решении своём не сомневайся. Вывод верен, Поля. Абсолютно верен. Есть те, кому помогать не требуется, потому что помощь будет не во благо, а совсем наоборот.
— Но ведь есть и те, кому она требуется, — возразила Аполлинария.
— Конечно, — согласилась тётя Мирра. — Тебе обязательно нужно научиться отличать одних от других. Сегодня ты справилась, с чем мы тебя и поздравляем. Обстоятельства победили тебя, смутили, и расстроили, но решение ты приняла мудрое и взвешенное.
— Спасибо, — кивнула Аполлинария. — А что за история такая про эту женщину?
— Возьми у подъезда табуретку, садись, и мы тебе сейчас расскажем, — смилостивилась бабуля Мелания. — Далеко-далеко, давным-предавно к одной маленькой скромной планете подошел большой космический корабль, больше всего напоминавший огромную пирамиду…
* * *
— Вот так вот, — Ит закрыл книгу, и покачал головой. — Жаль, что дальше ничего нет.
— Ну, мы-то с тобой знаем, что было дальше, — напомнил Скрипач.
— Мы-то знаем, — кивнул Ит. — Мы действительно знаем. А вот читатели не знают, и неплохо было бы им рассказать.
— Сколько там тех читателей? — усмехнулся Скрипач. — Тираж сто экземпляров, на самой книге это написано.
— Ты хочешь сказать, что никому про это знать и не нужно? — уточнил Ит.