Так и тянулась эта непритязательная, почти монастырская жизнь, которой Евгений нисколько не тяготился, и ее распорядок, казалось, окончательно определился. Однако всякий раз, когда дух, опасно заблуждаясь относительно собственной физической природы, пребывает в печальном разладе с требованиями жизни, в человеке может зародиться некий разрушительный, болезнетворный элемент. Болезнью в данном случае позволительно назвать ипохондрическую самоудовлетворенность, от которой застыло и одеревенело бытие Евгения, подавляя его природную веселость, заставляя его казаться резким, холодным и отчужденным по отношению ко всему, что находилось вне его тесного домашнего круга. Поскольку он никогда теперь не покидал дома, кроме как по воскресеньям, под материнско-супружеским надзором профессорши, он совершенно перестал видеться со своими былыми друзьями: и сам к ним не ходил, и всячески избегал их посещений. Даже общество Севера, самого старого, испытанного друга, всякий раз так явно его пугало, что тот давно уже держался от него в стороне.
— Ты теперь, в сущности, для нас все равно что умер. Однако пробуждение может убить тебя на самом деле! — так сказал Север, прощаясь с другом, когда они виделись в последний раз; но Евгению даже не пришло в голову задуматься над этими странными словами и над тем, что же Север, в сущности, хотел ему сказать.
Следы душевного неблагополучия вскоре выразились в смертельной бледности, покрывшей лицо Евгения. Юношеский огонь в его глазах постепенно угас, он говорил теперь слабым и сиплым астматическим голосом, и когда люди видели его в праздничном наряде покойного профессора, им казалось, что это сам покойник встал из гроба, желая изгнать юношу из своих одежд и вновь занять его место. Напрасно профессорша в страхе за Евгения допытывалась, не чувствует ли он себя больным и не нужно ли позвать врача; Евгений уверял, что все в полном порядке и он никогда еще не чувствовал себя так хорошо.
Как-то раз Евгений сидел в садовой беседке, углубившись в книгу, когда туда вошла профессорша, села напротив него и принялась молча и пристально на него смотреть. Занятый чтением, Евгений едва ли замечал ее присутствие.
— Этого я не хотела, — наконец заговорила профессорша, — видит Бог, этого я не хотела, об этом я даже не думала и не помышляла.
Евгений, пораженный непривычно резким звучанием ее голоса, испуганно вскочил со скамьи.
— Евгений, — продолжала профессорша уже чуть мягче и приветливее, — вы совершенно отдалились от мира, ваш образ жизни — вот что разрушает и губит вашу юность! Вы полагаете, что мне не следует порицать вас за то, что вы живете в таком отшельническом уединении, что вы целиком посвятили себя мне и науке? Но это не так. Мне чужда мысль, что вы должны пожертвовать свои лучшие годы нашему союзу, который вы неправильно понимаете и который вовсе не требует от вас таких жертв. Евгений, вам необходимо вернуться в живую жизнь, поверьте мне, она не будет вам опасна при ваших благочестивых взглядах.
В ответ Евгений заверил, что он испытывает отвращение ко всему, что находится вне его маленького мирка, его истинной родины, что пребывание среди людей его страшит, он чувствует себя среди них неуютно, и, наконец, он просто не знает, с чего начать, как ему действовать, чтобы выйти из одиночества.
Профессорша, вновь обретя свой обычный дружелюбный тон, сказала ему, что профессор Хельмс не меньше его любил уединенную, посвященную углубленным научным занятиям жизнь, но тем не менее довольно часто, а в более молодые годы чуть ли не ежедневно посещал одну известную кофейню, где собирались ученые, писатели, но прежде всего — заезжие люди. В результате профессор находился в постоянном контакте с миром и с людьми, черпая там немало полезных сведений и для своей науки. Так же, без сомнения, следует поступать и ему, Евгению.
Если бы профессорша не настаивала, Евгений вряд ли решился бы на то, чтобы и вправду нарушить свое затворничество.
Кофейня, о которой упоминала почтенная дама, действительно была местом сбора различных представителей литературной богемы и ученого мира, и вместе с тем ее облюбовали заезжие иностранцы, так что по вечерам в ее залах всегда царили шумное веселье и непрестанная кутерьма.
Можно представить себе, как странно было отшельнику Евгению впервые оказаться в таком пестром и шумном обществе. Однако его стесненность вскоре прошла, когда он обнаружил, что никто не обращает на него никакого внимания. Он чувствовал себя все более непринужденно, и его дерзость дошла до того, что он решился подойти к стоящему без дела кельнеру и заказать себе кое-какие освежающие напитки, а затем пробраться в курительную комнату и, усевшись в уголке, прислушиваясь