Евгений вскочил со стула, необыкновенное явление профессорши странным образом всколыхнуло в его душе сегодняшние неприятности, и из его груди, помимо воли, вырвался крик:
— О Господи!..
— Я все знаю, — торопливо сказала ему профессорша тоном, искусственное спокойствие которого лишь подчеркивало ее внутреннее волнение, — знаю все, Евгений, что произошло с вами со вчерашнего дня, и не могу, не в силах за что-либо вас осуждать. Хельмсу тоже пришлось однажды драться за мою честь на дуэли, в пору, когда я еще была его невестой; я узнала об этом много позже, когда мы были уже десять лет женаты, а ведь Хельмс был спокойным, богобоязненным юношей и, уж конечно, не желал ничьей смерти. Но так случилось, и я никогда не могла понять, почему этого нельзя было избежать. Женщина многое не в состоянии понять из того, что происходит на темной, оборотной стороне жизни, и, если она хочет остаться женщиной и блюсти свое достоинство и честь, ей необходимо смиренно и преданно доверяться мужчине, внимать всем его рассказам об опасностях и подводных камнях, которых он, как смелый лоцман, сумел избежать, и ни о чем его не спрашивать, ничем более не интересоваться. Но сейчас речь о другом. Ах, даже если плотские страсти в нас угасли и яркие краски жизни поблекли, разве от этого меньше понимаешь и принимаешь жизнь, разве, если твой дух обращен к вечному свету, ты уже не различаешь на чистой синеве неба мутные облака, поднимающиеся из болот, или внезапно набегающие грозовые тучи? Правда, когда мой Хельмс дрался за меня на рапирах, я была еще цветущей восемнадцатилетней девушкой, меня считали красивой, все ему завидовали, что у него такая невеста. А вы, Евгений, вам пришлось драться за почтенную матрону, защищать союз, который легкомысленный свет не может понять и одобрить и над которым смеются и издеваются все эти жалкие безбожники. Нет, так не должно быть! Я возвращаю вам ваше слово, милый Евгений, мы должны расстаться!
— Никогда! — вскричал Евгений, упав перед профессоршей на колени и прижав ее руки к своим губам. — Почему я не имею права пролить свою кровь до последней капли за свою мать? — И, заливаясь горючими слезами, он молил профессоршу сдержать свое слово, и пусть благословение церкви незамедлительно сделает его ее сыном. — О я несчастный! — вырвалось у него затем. — Разве не все уже разрушено, не все мои надежды, не все мое счастье? Марчелл, возможно, уже мертв — и в ближайшие минуты за мной придут и меня поведут в тюрьму.
— Успокойтесь, — сказала профессорша, и легкая улыбка возвратила ее лицу лучезарную ясность, — успокойтесь, мой дорогой благочестивый сын! Марчелл — вне опасности, клинок прошел так удачно, что не задел никаких важных органов. Несколько часов я провела у нашего достойного ректора. Он обсуждал этот случай со старейшиной вашей корпорации, с секундантами и несколькими студентами, которые были свидетелями вашего столкновения с Марчеллом. «Это не обычная глупая потасовка, — так выразился наш благородный старец. — Евгений не мог иным образом смыть позор тяжкого оскорбления, да и Марчелл тоже должен был действовать так, как он действовал. Будем же считать, что мне ничего не известно, а уж всякого рода доносчиков я сумею отвадить».
Евгений издал громкий ликующий крик, и, захваченная моментом, когда, казалось, само небо вознаградило благочестивого восторженного юношу высшей степенью радости, вдова уступила его мольбам и согласилась, чтобы их свадьба была отпразднована как можно скорее.
Ближе к вечеру, после того как самым тихим и скромным образом совершилось венчание, на улице перед домом профессорши послышался глухой шепот, бормотание, тихое хихиканье. Это собрались студенты. Охваченный гневом, Евгений побежал за рапирой. Побледневшая от страха профессорша не могла произнести ни слова. Но тут на улице прозвучал чей-то хриплый голос:
— Если вы хотите, я поддержу вашу кошачью серенаду, которую вы собираетесь спеть во славу новоявленной парочки, но уж завтра пусть никто из вас не откажется станцевать со мной, покуда он сможет держаться на ногах!
Студенты один за другим крадучись исчезали во тьме. Евгений выглянул из окна и при слабом свете фонаря узнал Марчелла, который, стоя посреди мостовой, дожидался, когда удалится последний студент.
— Не знаю, — сказала профессорша после того, как их дом покинули немногие друзья покойного Хельмса, которые присутствовавши при венчании, — просто ума не приложу, что случилось с нашей Гретхен, почему она так горько плакала сегодня и не могла успокоиться. Верно, бедное дитя думает, что мы будем меньше ее любить и о ней заботиться. Нет, Гретхен всегда будет моей любимой доченькой! — так сказала профессорша и крепко обняла вошедшую в комнату Гретхен.
— Конечно, — поддержал ее Евгений. — Гретхен — наше общее доброе и милое дитя, и она еще лучше всех нас изучит науку ботанику. — При этом он притянул девочку к себе и поцеловал ее в губки, чего прежде никогда не делал. Но Гретхен как неживая бессильно поникла в его руках.
— Что с тобой, — испуганно вскричал Евгений, — что с тобой, милая Гретхен, ты, словно Mimosa pudica, вздрагиваешь и никнешь от любого прикосновения?
— Бедная девочка наверняка заболела, — заключила профессорша, — холодный и сырой воздух в церкви не пошел ей на пользу. — И профессорша стала усердно втирать малышке в лоб взбадривающую жидкость. Гретхен с тихим вздохом открыла глаза и сказала, что ей почудилось, будто она вдруг ощутила сильный укол в сердце, но теперь уже все прошло.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Тихая семейная жизнь. Выезд в свет. Испанец Фермино Вальес. Предостережения разумного друга
Часы пробили пять, и последний сладкий утренний сон слетел с какого-то редкостного цветка, когда Евгений покинул свое ложе, влез в цветастый ботанический шлафрок профессора и с головой погрузился в занятия, покуда его не отвлек от них звон маленького колокольчика. Это произошло ровно в семь утра и было знаком того, что профессорша уже встала, оделась и утренний кофе готов и ждет Евгения в ее комнате. Туда и направился Евгений; пожелав профессорше доброго утра и поцеловав ей руку, как благочестивый малыш, который по утрам приветствует свою мать, Евгений