Фермино протянул Евгению маленькую, плотно закупоренную колбочку, которую тот, заметив в саду графиню Габриэлу, машинально сунул в карман.
Надобно сказать, что графиня Габриэла, внешне — сама любовь и сладострастие, в совершенстве обладала искусством прирожденного кокетства, которое дарит лишь предвкушение наслаждения и тем пробуждает в любящей груди неугасимую жажду и пылкую страсть. Благодаря своему умелому поведению кокетка неуклонно разжигала в груди юноши все более мощный и всепожирающий пожар. Теперь лишь те часы, те мгновения, что он проводил с ней, воспринимались им как истинная жизнь; его дом казался ему унылым узилищем, профессорша — злым духом, благодаря примитивному обману сбившим его с толку и заманившим в это мрачное узилище. Он не замечал ни глубокую, молчаливую скорбь, снедавшую профессоршу, ни слезы, проливаемые Гретхен, когда он не удостаивал ее даже взглядом и не отвечал ни на одно ее ласковое слово.
Так минуло несколько недель. Как-то утром Фермино вновь появился в доме Евгения. Во всем его существе ощущалась странная напряженность, указывавшая на то, что произошло нечто необычное.
После нескольких незначащих слов он пристально взглянул на Евгения и произнес резким, подчеркнуто ироническим тоном:
— Евгений… ты любишь графиню, и обладать ею — предел твоих мечтаний?
— Несчастный! — вне себя, вскричал Евгений. — Несчастный! Убийственной рукой ты рассекаешь мне грудь и уничтожаешь мой рай! Ах, что я говорю? Нет! Ты вырываешь безумного из ослепляющего его опьянения. Я люблю Габриэлу… люблю ее так, как еще ни один человек здесь не любил… но эта любовь ведет меня лишь к гибельному концу!
— С этим я не могу согласиться, — холодно произнес Фермино.
— Обладать ею, — повторил Евгений, — о Боже, обладать ею! Жалкий нищий, мечтающий завладеть брильянтом из перуанских копей! Неудачник, влачащий среди мелочной, убогой обстановки свою никем не понятую, пропащую жизнь! Человек, у которого нет за душой ничего, кроме пылкого желания и безутешного отчаянья… И она… она… Габриэла!
— Евгений, — продолжал Фермино, — я, право, не знаю, почему твоя, хотя и достойная некоторого сожаления жизнь делает тебя таким малодушным. Любящее сердце должно гордо и дерзко стремиться к высшей награде.
— Не надо, — перебил его Евгений, — не пробуждай во мне призрачных надежд, которые могут лишь усугубить мои страдания!
— Гм, — возразил Фермино, — уж не знаю, назвать ли призрачной надеждой или безутешным страданием, если человеку отвечают на его любовь ответной любовью, да еще такой страстной, которая может вспыхнуть только в груди женщины.
Евгений был готов вспылить.
— Спокойно, — удержал его Фермино, — ты дашь волю своим чувствам, когда я все скажу и удалюсь, а пока внимательно меня выслушай!
— Мне совершенно достоверно известно, — продолжал Фермино, — что графиня Габриэла искренне тебя любит; любит страстно, с тем всепожирающим, сокрушительным огнем, что может пылать лишь в сердце испанки. Она живет одним тобой, принадлежит одному тебе! Так что не такой уж ты жалкий бедняк, не такой уж пропащий неудачник, погрязший в мелочном, убогом существовании; нет, любовь Габриэлы одаряет тебя бесконечным богатством, ты стоишь у врат сверкающего рая, он для тебя открыт! Не думай, что твое общественное положение воспрепятствует соединению с графиней. Существуют некоторые обстоятельства, которые вполне могут заставить гордого испанского графа позабыть о своем высоком рождении и от всей души пожелать принять тебя в качестве зятя. Да, дорогой мой Евгений, если бы только некто открыл тебе все эти обстоятельства, я бы мог избегнуть подозрения, что злонамеренно многое от тебя утаиваю. Но — увы! — пока мне лучше молчать. Лучше и потому, что именно сейчас над твоей любовью нависла мрачная, темная туча. Можешь не сомневаться, что я ничего не сказал графине о твоей семейной жизни, и мне совершенно непонятно, откуда она смогла проведать, что ты женат, да еще на старухе, которой за шестьдесят. Габриэла открыла мне свое сердце, она вне себя от отчаянья и муки. То она проклинает мгновение, когда впервые тебя увидела, и осыпает тебя проклятиями; то вновь называет тебя нежнейшими именами и оплакивает себя и свою безумную любовь. Она не хочет тебя больше видеть, так она…
— Милостивый Боже! — вскричал Евгений. — Разве есть для меня более жестокая смерть?
— Так она решила в первые мгновения своего любовного отчаяния и безумия, — плутовски улыбаясь, продолжил Фермино. — И все же я надеюсь, что сегодня в полночь ты ее увидишь. В этот час в нашей теплице расцветет цереус, редчайший сорт кактуса, огромные цветы которого, как тебе известно, начнут увядать уже с первыми лучами солнца. Насколько граф терпеть не может пряный, едкий аромат этих цветов, настолько их обожает графиня Габриэла. Вернее сказать, склонная к мечтательности душа Габриэлы видит в таинственности этого цветения величественную мистерию любви и смерти: в единую ночь почти мгновенное воспарение к мигу величайшего блаженства и столь же быстрое увядание. Несмотря на свои боль и отчаянье, графиня непременно придет сегодня вечером в теплицу, где я тебя предварительно спрячу. Подумай сам о средствах, с помощью которых ты наконец сможешь освободиться от своих оков, бежать из своей темницы. Все это я препоручаю твоей любви и твоей путеводной звезде. Тебя мне жаль больше, чем графиню, и потому я приложу все усилия, чтобы помочь тебе достигнуть полного счастья.
Едва Фермино оставил юношу, как к нему в комнату вошла профессорша.
— Евгений, — сказала она с глубокой, повергающей в уныние серьезностью почтенной матроны, — Евгений, так далее между нами продолжаться не может!
И тут в голове юноши, подобно яркой молнии, блеснула внезапная мысль, что их союз не так уж нерасторжим, ведь причиной судебного развода могла бы явиться хотя бы разница в возрасте.
— Да, — воскликнул он с торжествующей насмешкой, — да, госпожа профессорша, вы совершенно правы, так далее продолжаться не может! Пришел конец нашим отношениям, порожденным безрассудным обманом, влекущим меня к гибели. Разлука… развод… я согласен на все!
— Как? — проговорила она дрожащим голосом. — Меня, которая сама тебя предостерегала, когда ты предпочел безумную мирскую жизнь спокойствию и миру в душе, меня, свою любящую мать, ты хочешь сделать беззащитной жертвой злобных насмешек и издевательств? Нет, Евгений, ты так не поступишь! Ты не посмеешь! Сатана ослепил тебя! Опомнись, приди в себя! Неужто Дело дошло до того, что ты ненавидишь свою мать, заботившуюся