— Так-то оно так! — опять вскричал Вепперинг. — А я-то, уважаемые мастера, думал, что сегодня с нас причитается.
— А ты, Вепперинг, не меняешься, — заговорил мастер Эркснер. — И по-прежнему толкаешь других на мотовство и лишние траты.
— Что правда, то правда, — перебил соседа мастер Бергштайнер, совсем еще молодой человек, которому и тридцати-то не было, — и я почел бы разумным, чтобы мы в мире и согласии допили остатки нашего вина и отправились на покой.
— Да тут, сдается мне, — подал свой голос почтенный старик, и живая улыбка сразу осветила его лицо, — самый молодой среди вас оказался самым умеренным и разумным. Так что в полном соответствии с борьбой противоположностей, правящей миром, я, самый старый среди вас, возьму сторону его противников.
В погребе у нашего хозяина хранится несколько моих бочонков очень хорошего вюрцбургского вина. Прошу вас разрешить мне угостить вас этим вином.
Вепперинг разразился ликующими возгласами. А Бергштайнер сказал очень скромно:
— Достопочтенный господин, нам не подобает отклонить оказываемую вами честь. Однако соблаговолите и вы в будущем принять от нас такие же знаки внимания, ежели судьбе будет угодно предоставить нам такую возможность.
В эту минуту двое гостей — приезжие торговцы из Аугсбурга, остановившиеся на ночлег в «Белом ягненке», стали собираться, намереваясь уйти.
— Куда же вы! — крикнул им старик. — Неужели вы хотите нас покинуть теперь, когда вот-вот нам подадут хорошего вина?
— Сударь, — возразил один из торговцев, — мы не можем злоупотреблять гостеприимством этих добрых людей, которые уже весь вечер старались нас получше угостить.
— Тем более вы не можете, — мягко перебил его старик, беря торговца за руку, — отказать мне и не воспользоваться теперь уже моим гостеприимством.
Тут второй торговец — молодой мужчина крепкого телосложения, с открытым лицом и статной фигурой — вдруг вскочил и воскликнул громко, на весь зал:
— Нет, не могу дольше скрывать то поистине душевное блаженство, которое испытываю с первых часов нашего пребывания здесь. И хочу высказать свою огромную благодарность людям, принявшим нас, чужаков, в свой круг, но главное — большую радость оттого, что вновь вижу вас, досточтимый господин.
При этих словах торговца остальные удивленно переглянулись, ибо всем вдруг пришло в голову, что они не знают, кто этот старик, хотя уже много лет с ним знакомы.
От старика не ускользнуло выражение удивления, застывшее на всех лицах, и он тоже поднялся с кресла. Только теперь всем бросилось в глаза необычайное благородство его осанки и движений. Роста он был скорее низкого, чем высокого, но сложен удивительно соразмерно, словно возраст был бессилен изменить пропорции его тела. Лицо старика выражало доброту и серьезность с той примесью грусти, каковая свидетельствует о глубине души человека.
— Я ясно вижу написанный на ваших лицах весьма справедливый упрек мне, — сказал он тихим голосом. — Если люди общаются между собой, они должны знать жизненные позиции друг друга, ибо в противном случае нечего и думать о взаимном доверии. Знайте же, милые друзья мои, что зовут меня Матиас Зальмазиус и что я уже давным-давно получил докторскую степень в Париже, мог бы похвастаться также множеством других ученых званий и особым благоволением и расположением ко мне его величества императора и других благородных князей и лиц высокого происхождения, вознаградивших меня великолепными знаками отличия, поелику мне выпала честь благодаря моим научным познаниям принести им некоторую пользу. Я стану вам ближе и понятнее, ежели сообщу, что и по происхождению, и по сердечной склонности я прихожусь родственником вашему великому земляку Альбрехту Дюреру. Мой отец был золотых дел мастер, как и его родитель, и я хотел стать художником, как и он, и пойти в обучение к великому Вольгемуту. Однако я слишком скоро понял, что природой не предназначен для этого искусства и что меня неудержимо влечет к наукам, служению которым я и отдал всего себя.
— Забудьте, — смеясь, добавил Матиас, — прошу вас, дорогие друзья, тут же забудьте все, что я вам сказал, и считайте меня просто добродушным путешественником, который очень любит приезжать в ваш прекрасный город и останавливается всегда в трактире «Белый ягненок» у славного и почтенного хозяина господина Томаса, у коего в подвалах всегда имеются наилучшие вина и коего к тому же можно назвать летописцем прелестной истории его родного города — великого Нюрнберга.
Господин Томас так низко поклонился, расшаркиваясь, что бархатная шапочка свалилась с его головы. Но он и не подумал ее поднять, лишь небрежно переступил через нее и только теперь подошел к столу и разлил вино по бокалам.
После того как мастера несколько оправились от робости, охватившей их при известии, что они сидят рядом с таким высокоученым и благородным господином, Бергштайнер наконец взял слово:
— Мы сделаем так, как вы просите, почтеннейший сударь, и тут же позабудем все ваши звания и высокие должности, а помнить будем лишь о том, что мы вас вот уже много лет почитаем и любим всей душой. Что вы происходите из благородного сословия, мы всегда догадывались, ибо об этом свидетельствовало ваше опрятное платье и весь ваш облик, так что мы были правы, именуя вас при встрече «высокочтимый сударь».
— Всякому пришлось бы по вкусу пребывание в вашем прелестном, очаровательном Нюрнберге и его живописных окрестностях, — возразил доктор Матиас. — Прав был император Карл, с детства взявший город под свою опеку и даровавший ему особо ценные привилегии. И местоположение, и климат…
— Знаете ли, — перебил доктора Матиаса мастер Вепперинг, — знаете, насчет климата лучше не будем распространяться, стоит лишь послушать, как снаружи гремит и грохочет буря, словно на дворе декабрь.
— Стыдитесь, — опять взял слово доктор Матиас, — стыдитесь, мастер Вепперинг, как вы можете порочить наш климат из-за временной непогоды, насылаемой на нас горами Тироля. Здесь все объединено в одно целое — прекрасный климат и художественные таланты. Потому-то Нюрнберг и выдвинулся так быстро, поэтому-то торговля расцвела здесь еще в четвертом веке, поэтому-то князья и властители так дорожили Нюрнбергом. Однако небу было угодно зажечь над Нюрнбергом особо яркую звезду — здесь родились великие мужи, которые распространили блеск и славу города вплоть до самых отдаленных окраин. Вспомните о Петере Фишере, об Адаме Крафте. Но прежде всего — о вашем величайшем гении Альбрехте Дюрере.
Как только магистр Матиас назвал это имя, гости задвигались. Они поднялись, молча чокнулись и опорожнили свои бокалы.
— Эти люди, — продолжал доктор Матиас, — подобны высоким блистательным звездам на небосводе искусства, но влияние людей столь высокого духа простирается и на ремесла, так что