Стецюк начал свою речь издали, из глубины времени, с той поры, когда земля еще только начала образовываться, «плавала на трех китах». Собравшиеся зашептались – не нужна им эта научно-популярная лекция, геофизику все изучали в институте… Тогда Стецюк круто повернул в сторону и стал – уже без перехода, без предварительной подготовки, с налету – говорить о западносибирских структурах.
Все затихли: ведь здесь-то, в структурах, и сокрыта вся соль. Итак, быть или не быть? Стецюк в своей речи обошел этот шекспировский вопрос, сыграл вничью – он был и «за» и «против». Часть структур красноречиво свидетельствует о том, что нефть в Зауралье есть, другая часть не менее красноречиво говорит, что нефти здесь никогда не было и вряд ли она в ближайшие полтора миллиона лет появится, верно сказал Шишкарев. Вот и пойми Стецюка.
В одном Стецюк был прав: нельзя топтаться на одних и тех же крохотных клочках земли, в этом ошибка, надо расширять районы поиска, тогда и картина будет яснее, а так, увы, – поиск идет вслепую.
В зале, где происходило заседание государственной комиссии, возникло напряжение, каждый чувствовал либо тревогу, волнение, обиду, либо, наоборот, радостный подъем, прилив сил от причастности к совершающемуся.
И все-таки, когда заседание заканчивалось, всем стало понятно: поиск нефти в Западной Сибири будет прекращен, финансирование приостановлено, буровая техника уйдет на восток, на реку Минусинку, и вообще – хватит заниматься такими глупостями, как зауральская нефть! Нет здесь нефти! Сон, мираж, легенда – эта нефть. И Корнееву было ясно: никаких колебаний, предложение Татищева надо принимать. Без сомнений, без угрызений совести.
Но какие же лица будут у тех, кто еще продолжает поиск нефти – тычется вслепую в тайге, в болотах – у того же Сергея? Корнеев почувствовал, что на лоб и щеки ему налипла паутина, вызывающая какую-то странную ознобную щекотку. Провел ладонью по щекам, снимая налипь. Не тут-то было. Снова отер ладонью щеки – нет, не отлипает паутина. Будто к коже, окаянная, намертво приросла.
Не он виноват будет в этой измене, нет. Виноваты обстоятельства, люди, ложные прогнозы науки, природа, климат, положение Земли во Вселенной, в конце концов! Не он предатель, не он, просто так сложились обстоятельства. И ни один человек в мире, буквально ни один не сможет его обвинить в том худом, что уготовано поиску нефти в Западной Сибири.
Будто сговорились сегодня выступающие, все как один, кроме Сомова и нейтрала-дипломата Стецюка, говорили о том, что нет нефти в Зауралье, нет и быть не должно. Корнеев даже не подозревал, что в нем может происходить такая сложная, такая жестокая борьба, и как она, оказывается, изматывающа – даже лицо холодным потом покрылось, опуталось липкой противной паутиной, пальцы дрожали.
Когда он вышел на улицу, начало смеркаться. Сквозь гул проносящихся машин, сквозь этот чересчур реальный звук, до него донесся легкий, не ко времени весенний звон. Звон капели. Почудилось даже, что он ощущает запах, вкус влаги, падающей с крыш на землю, чувствует, как пахнет проклевывающаяся сквозь твердую корку почвы трава, слабые бледно-зеленые стрелки, лучики, хвощинки, что обязательно принесут радость избавления от зимней застылости, слякоти, влаги, дурного настроения, одолевающего человека в непогоду.
Он совершенно забыл о Валентине, вот что плохо, – она будто осталась за пределами его интересов, выскользнула, была и выскользнула, словно какая-то диковинная птица. Корнеев невольно поморщился – о птице удачи и ее тени говорил Шишкарев, вечный молчун, неожиданно разразившийся разгромной речью. И, надо отдать должное Шишкареву: хотя он и противник, а говорил неплохо. Без пустых слов и без пустых примеров. Корнеев шевельнул губами, произнося что-то невнятное – он пытался изгнать так некстати ворвавшегося в его мысли Шишкарева, вернуться к Валентине. Виноват он перед Валентиной, здорово виноват – даже не поинтересовался, чем она занята в Москве, по делу приехала или же специально к нему, помчавшись вдогонку, есть у нее деньги или нет, нужны ли билеты в театр, на выставку и в кино? Неудобно перед ней: как же он так сплоховал?
Надо вину перед Валентиной искупить чем-нибудь приятным. Подумал, что в вестибюле гостиницы обязательно должны продавать цветы. Напряг память: есть там лоток с цветами или нет? Огромный затемненный холл с каменными, до искристого блеска отшлифованными колоннами, полки с газетами и журналами – «Союзпечать», сувенирный киоск, в котором разной броской мелочью торгует яркая блондинка с сочными темными глазами, а рядом… да, совершенно точно – рядом находится прилавок, на котором стоят глиняные горшки, в горшках – цветы, немного бледноватые, без летней зазывности, но все же настоящие живые цветы.
Надо будет скупить эту оранжерею, сколько бы она ни стоила, преподнести Валентине. Корнеев заторопился, стремясь быстрее попасть в гостиницу. Он почему-то начал бояться, что цветы расхватают, раскупят до его прихода и останется он с носом.
Хоть гостиница и была рядом, а все же пока Корнеев делал зигзаг, добираясь до перехода, пока пересекал широкий Охотный ряд, чуть под машину не угодил, заработал два запоздалых свистка милиционера, несколько изумленного наглостью пешехода, ввинтившегося в автомобильный поток, благополучно улизнул от этих свистков, чуть не сбил с ног зазевавшегося провинциала, с оробевшим видом открывшего рот перед достопримечательностями Москвы, перед московской сутолокой, отмахнулся от человека, пытавшегося что-то спросить у него, и вскоре благополучно достиг гостиницы.
В ее вестибюле стояли тишина и торжественный полумрак, которые, казалось, ничто не могло разрушить. Такая тишь не допускает ничего легкомысленного, веселого, пустого. А цветы… да разве можно продавать цветы в этом царственном холле?
Постояв немного, машинальными движениями стряхивая с пальто снег, Корнеев подивился: как же это ему могло взбрести в голову, что здесь торгуют цветами? В следующую минуту пришла мысль, что он даже знает продавца цветов, как и яркую, красивую распорядительницу сувенирного киоска, – степенного лысого старика, одетого в черный, добротно сшитый костюм. Когда он видел старика, у него в голове невольно возникало, что черный костюм и цветы – это что-то похоронное, философски-печальное, пахнущее воском, ладаном и материей, которой обивают гробы. Неужто он путает холл этой гостиницы с вестибюлем какого-нибудь другого здания, другой гостиницы, где сейчас действительно сидит тот самый старик и торгует цветами?
Но как бы там ни было – благое намерение не должно пропасть даром, Валентине все равно надо купить букет цветов –