– Ну-с, голубчик, что решил? – спросил громко Татищев, не так, как в первый раз, когда он отвел Корнеева в сторону и говорил с ним тихо. – Время есть, я понимаю, но поезд может уйти, останетесь один на перроне. Ситуация-то, видите, какая – постоянно меняется.
Где-то внутри, в глубине шевельнулась догадка, что и игра голосом, и этот напор, и предупреждение насчет перронного одиночества – все это некий психологический театр. Все было ясно как божий день: Татищев вербует себе сторонников, обескровливает силы противника.
– Какой у вас оклад там? На буровой? – небрежно поинтересовался Татищев, хотя знал, что Владимир Николаевич Корнеев никогда на буровой не работал. Бывал и бывает на буровых скважинах часто, а работать никогда не работал. Не дожидаясь ответа, сделал жест ладонью, будто банкир, передвигающий стопку денег с одного конца стола на другой. Как ни странно, этот жест Корнееву понравился. Хотя, собственно, почему он должен не нравиться, а? – Я вам дам не меньше. Не меньше! – произнес по слогам Татищев и поднял палец вверх. – Со всеми северными и полевыми надбавками. Зато какой моральный выигрыш, вы только подумайте, прикиньте! Не в тайге будете сидеть, а в цивилизованной Москве. В Москве! – Татищев поднял палец еще выше. – Подумайте, голубчик! Серьезно подумайте! Время не ждет.
Татищев сделал резкое движение, повернулся по-солдатски на одном каблуке и, тяжело давя пол ногами, пошел прочь от Корнеева. Остановился подле Козина, маленького, щупленького, задиристого, похлопал его по плечу.
– Хорошо выступал. Доказательно, умно, толково, – разнеслось по коридору громкое.
– Во всяком случае, я не кривил душою, – отозвался Козин, – говорил, что думаю, – вздернул голову, улыбнулся Татищеву, сощурив зоркие птичьи глазки.
Неожиданно Татищев оставил Козина и вернулся к Корнееву. Опять навис над ним, цепко следя за его лицом, отмечая каждую морщинку, возникающую на лбу, легкие прозрачные тени, несколько раз промелькнувшие в подскульях: красноречивые свидетельства озадаченности.
– Теперь о сроках. Времени на обдумывание предложения у вас есть до… – Татищев отвернул рукав, взглянул на часы, будто на решение этого вопроса были отведены всего лишь считанные минуты, – до завтрашнего утра. Это максимум. Больше ждать не смогу. Ситуация вырисовывается не та, ставки поднимаются. Так что… Извините, – выпрямился. – Торопитесь, голубчик, иначе другого возьму на это место.
«Что ж, значит, ответ надо дать утром… Достаточный это срок для принятия решения или нет? Нынешний день как раз все и решит – быть западносибирской нефти или не быть? А следовательно, быть прежней работе или не быть? Ведь если закроют финансирование поисков, то этим окончательно поставят точки над «i», – он усмехнулся, вспоминая детское: – Не над «i», а над «ё», – тогда все равно придется искать работу. В таком случае его никто не осудит за переход к Татищеву – ни друзья, ни враги. Ведь не только запахом хлеба жив человек, ему еще и сам хлеб нужен. И кусок масла желательно. У Татищева, надо полагать, – перспектива, далекие горизонты».
Снова началось заседание, но Корнеев уже вяло реагировал на обсуждение, вяло отвечал на вопросы, ушел в себя, – ему надо было решить задачу, которую ему задал профессор Татищев.
Быть или не быть?
Поиск западносибирской нефти все-таки прикроют, станки перебросят поближе к восходу солнца, из ночи в день, на восток, и будут искать земляное масло там. Та-ам!
Он очнулся, напрягся, вслушиваясь в речь очередного выступающего. Говорил Шишкарев – молчаливый геолог, из тех, что порою за сутки и слова не скажет, хорошо знающий Сибирь – он ее всю на брюхе исползал, все бугорки, рытвины, трещины прощупал, на слух, на вкус определяя, что же в мерзлоте водится, многое нашел и среди своих коллег пользовался законным уважением. Костюм на Шишкареве сидел, как и на Сомове, косо, пузырился на спине, будто был снят с чужого плеча. Зато если надеть на Шишкарева штормовку, то она сядет на него как влитая. Даже если на три размера больше будет – все равно ни морщинки, ни пузыря не увидишь. Человек этот не привык к городскому костюму, к пальто, к плащу – привык все больше к таежному одеянию, в котором удобно по лесам и болотам ходить, сидеть у костра, от дождя защищаться, спасаться от гнуса и комаров, ловить рыбу и бить уток. Жизни себе таежник не мыслит без штормовки и брезентового плаща. Был Шишкарев высок и худ. Не привыкший говорить, он говорил медленно, смущаясь, стирая ладонью пот с прокаленного загорелого лица.
– Поиски нефти в Зауралье сродни, как мне кажется, пессимистической философии, где, кроме мрака, ничего нет в жизни…
Стиль шишкаревской речи, несмотря на натугу и пот, льющийся по лицу, был высок и сложен, будто Шишкарев не сам рождал эти слова, а читал какой-нибудь мудреный трактат.
– Сколько мы пустых скважин пробурили? Десятки, сотни? Наверное, десятки сотен. Два найденных месторождения – газовое в Зеренове и нефтяное на Шальне – стоят во сто крат меньше, чем деньги, затраченные на поиски. Даже несмышленому, несведущему человеку понятно: сколько ни бури, все равно результат сухим будет – нет тут нефти. И тем не менее дырявим землю раз за разом, дырявим, дырявим – все рассчитываем птицу удачи за хвост ухватить. Зачем это? Увы, промахиваемся мы – птица удачи пролетает в это время в другом месте, и нам видна лишь ее тень. Не очень-то здорово это – схватить за хвост тень, скажи кому – смеяться будут. Говорят, что нулевой результат в науке – тоже результат. По-моему, это все лишь острословие, не больше. Ничего за ним не кроется. Если цель – нуль, то надо ли ставить ее перед собой? Стремиться к ней? Думаю, не надо. Вправе ли мы транжирить большие государственные деньги, о которых мы сегодня так много говорим, впустую? Нефти на Малыгинской площади, как, собственно, и в Западной Сибири, нет. И не будет в ближайшие полтора миллиона лет. Если кто не верит мне – может подождать, убедиться, что это правда.
Закончив говорить, Шишкарев постоял еще немного, чуть покачиваясь на ногах и тиская ладонью горячий влажный лоб, – прикидывал, все ли он сказал и так ли сказал, потом неуклюже, как-то по-жирафьи поклонился и пошел на свое место.
«Вот еще один сторонник того, чтобы у меня была московская прописка, московская квартира, московская работа, – усмехнувшись, подумал Корнеев. – Видит бог, не хотел я этого, хотел другого…»
Следующим выступал геофизик Стецюк, интеллигентный москвич, иронично поблескивающий очками, кандидат наук. Геофизики всегда шли и будут идти вместе с геологами, они