– Товарищи, – начал предгоскомиссии негромко, прислушался к звуку своего голоса. Голос, как и полагалось, был спокойным, бесцветным. – Выступающими были высказаны различные точки зрения по поводу Малыгинской площади. Большинство присутствующих сходится на одном: разведывательные работы здесь надо сворачивать. Учитывая, что Малыгинская площадь типична для Западной Сибири – в ней собрано все характерное, площадь эта является неким пробным лабораторным полем, – напрашивается вывод: нефти в Зауралье нет. Так? – председатель госкомиссии даже хлопнул ладонями по столу, впечатывая жесткое «так» в зеленое сукно.
Татищев поймал председательское «так» на лету, громыхнул голосом:
– Истинно так!
Остальные промолчали. Корнеев невольно прислушался к самому себе: что он ощущает сейчас, именно сейчас, когда подводится окончательная черта, – душевный трепет, сердцебиение, холод, неприятный зуд, боль, досаду? Ведь большое дело катится в эти минуты под откос.
Нет, все было в нем спокойно, ни одна мышца не дрожала, ни один нерв. «Собственно, поражения так и надо принимать, – подумал он, – по-солдатски. Чтобы ни один нерв не трепетал, чтоб внутри ничего не дрогнуло». А вообще, это не поражение – он теперь находится в другом лагере, осталось только все оформить, так сказать, документально, – это его победа.
Впрочем, справедливости ради надо заметить: он никогда бы не переметнулся, если б губкинские ученики – а среди них есть крупные ученые, крупнее, чем профессор Татищев, только менее настойчивые (хотя мало кто из них занимается нефтью, но могли же они, в память о своем учителе, организовать какую-нибудь сильную защиту, нефтяной сектор, лабораторию, отдел – один на всех) – предложили бы ему то, что предложил Татищев: Москву, квартиру, работу. А предложили бы – делил бы пополам все тяготы, никуда не переметываясь. Сейчас же – извините. Сейчас мало дураков осталось.
Было слышно, как недоверчиво скрипнул голосом Сомов – он, похоже, собирался возразить, но пороху, видно, не хватило и «солдат не в ногу» лишь бросил косой взгляд на Корнеева. «Так проходит мирская слава», – Корнеев, конечно же, теперь конченый человек для Сомова.
– И уж коли мы пришли к окончательному выводу, то давайте решим и другое: прекратить финансирование Малыгинской разведки, а заодно и всех нефтеразведок Западной Сибири или… – председатель госкомиссии неожиданно замолчал.
Татищев отреагировал так, как должен был отреагировать: на глазах расцвел, словно роза, клоки волос на макушке вздыбились, от него, казалось, начало исходить сияние.
– Конечно, прекратить, – не выдержал он, по-своему вслух закончил фразу председателя.
А Корнеев, он вдруг согнулся, будто от удара. Вот и поставлена последняя точка, вот и кончились муки. Почувствовав на себе взгляды, опустил голову, вздохнул глубоко. Лишь одному взгляду ответил своим – Татищева. Татищев подбадривал: не робей, воробей!
У председателя комиссии снова началось жжение внутри, справиться с ним он никак не мог.
В это время тихо приоткрылась дверь зала и появилась девушка-курьер, подросток еще, ладная, крепкая, с непослушными косичками, упрямо глядящими в обе стороны. Пожалуй, каждый, кто увидел ее, невольно про себя улыбнулся: очень задиристым был вид у девчушки. Наверное, только вчера кончила школу, поступила на работу в солидное государственное учреждение и была преисполнена важности – ведь вон на нее какая миссия возложена. Даже в зал заседаний, где высокий синклит присутствует, она имеет право входить запросто, может прерывать речи и шептаться с председателем. Все это было написано на ее простодушном личике.
Пролетела девчушка через зал к председательскому столу, держа в руках лист бумаги. Председатель госкомиссии посмотрел на девчушку вопросительно, взял бумагу, мельком глянул в нее. Лицо его, невозмутимое – ничего на нем нельзя было прочитать, – вдруг просветлело, словно сквозь сплошные серые облака прорвалось солнце, вызвав радость на земле, оживив все вокруг, губы его раздвинулись в улыбке, которую он никак не мог скрыть.
– …Но жизнь всегда вносит свои коррективы, товарищи, она поправляет нас, – голос председателя помолодел. Он поднял лист бумаги. – Радиограмма. Послушайте, что в ней, – в его взгляде блеснуло что-то живое, хитрое, из в общем-то манекена, каким он все время смотрелся, он на глазах у всех превратился в обычного человека, не лишенного симпатии. – Читаю: «Сегодня, в шестнадцать часов по местному времени, – председатель взглянул на свои часы, – это значит в два часа дня по московскому, на Малыгинской площади в экспедиции Корнеева ударил фонтан нефти. Дебет скважины – шестьсот тонн в сутки».
Председатель сложил радиограмму пополам, машинально провел пальцами по линии сгиба, плюща бумагу, выпрямился. Вздохнул свободно. Жжение, что гнездилось в подгрудье, делало тело вялым, исчезло. Раз исчезла боль, можно забыть о всех хворях и напастях, так уж устроен человек: все житейское для него мимолетно.
– Что на это скажете, уважаемые товарищи? – поинтересовался председатель госкомиссии.
В зале было тихо, очень тихо. Много тише, чем прежде. Слишком ошеломляющей была весть. Требовалось время, чтобы свыкнуться с ней.
– А это, между прочим, означает, что нефть в Западной Сибири есть, – добавил предгоскомиссии. И поставил точку: – Так и будем докладывать правительству.
Неожиданно раздались частые и громкие хлопки ладоней – это, первым придя в себя, зааплодировал Сомов. Хлопки были жесткими, заразительными, и люди, находящиеся в зале, не выдержали – зааплодировали вместе с Сомовым. Хлопал геофизик Стецюк, осторожный человек с высокомерным видом, хлопал поисковик Шишкарев, хлопал даже Козин.
Радиограмма оглушила Корнеева. Перед глазами у него запрыгали, шарахаясь во все стороны, мелкие черные жучки, сердце начало колотиться так, что он невольно положил руку на грудь, сдерживая его пляску, в ушах запищала тоскливая похоронная морзянка. А барьерчик-то, что надо было перепрыгнуть, переходя из одного лагеря в другой, оказывается, был совсем низеньким, детская заплатка, нечто игрушечное.
Покосился на Сомова, и неприязнь опять поднялась в нем, он сейчас остро завидовал этому краснорожему индейцу: вот кто, оказывается, в выигрыше! Впрочем, какой это выигрыш: ведь Сомов впрямую никакого отношения к Малыгинскому открытию не имеет? Ну, прошамкал что-то в защиту Малыгинской площади, и то по просьбе Корнеева, еще пару реплик бросил с места, и все. При распределении лавровых венков вряд ли это будет приниматься в расчет. Слишком мелко, незаметно, ничтожно. За это орденов не дают. В лучшем случае – одобрительно похлопывают по плечу.
И все-таки Корнеев ощущал неприятные уколы: хорошее, оказывается, чутье имел Сомов. Как будто сам побывал на Малыгинской площади и землю взглядом своим словно рентгеном пробуравил, посмотрел, что там внутри есть. На душе сделалось пусто, одиноко. И было тревожно, не на шутку тревожно: он не знал, как быть с Татищевым. Вот задача с десятью неизвестными.
– Были разные