Он на несколько минут опоздал на заседание, но на это никто не обратил внимания.
Выступили еще три человека – мнение их было однозначным, после чего наступил черед председателя госкомиссии – надо было подбивать итоги.
Председатель государственной комиссии поднялся со своего места. Сделалось тихо. Так тихо, что даже далекий шмелиный гул машин, проникающий в помещение извне, был раздражающим, ввинчивался в уши. Хотя все хорошо знали председателя госкомиссии, встречались с ним на различных заседаниях, каждый из присутствующих сейчас внимательно разглядывал этого человека, будто видел впервые и, увидев, собирался запомнить на всю жизнь.
На столе перед председателем находилась подставка в виде деревянной, искусно выструганной перекладины, на которой, прицепленная за кольцо, болталась звонкая латунная пластина, на рогульках лежал изящный, выточенный из крепкого дуба молоточек. Председатель имел право останавливать любого выступающего ударом молоточка по диску. Но он ни разу не воспользовался данным ему правом, терпеливо выслушивал все суждения, какими бы они ни были. Пререкания же прерывал обычными замечаниями.
Это было чертой его доброго характера. Прежде чем принимать решение (а решение сейчас должен был принять он, только он, и больше никто, и предкомиссии твердо знал, что это решение будет утверждено правительством), председатель государственной комиссии привык не семь – по пословице! – и даже не семьдесят, а семьсот раз отмеривать, взвешивать все «за» и «против» и лишь только потом резать финишную ленточку, ставить точку.
Внутреннее жжение, боль мешали ему сосредоточиться сейчас на деле: несколько лет назад ему сделали операцию почек, вырезали соляные камни, которые никак, никакими химическими методами не могли растворить – пришлось ложиться на операционный стол, – и вот, пожалуйста, почки снова начали давать о себе знать. До сих пор он никаких болей, никакого зуда в организме не чувствовал, а сейчас словно кто-то ребром ладони под гребень грудной клетки ударил. И дышать тяжело, и резь одолевает. Может, сделать перерыв и вызвать врача? Н‐нет, надо продержаться еще немного, закончить заседание, а потом уже двигаться к врачу.
Ему было все понятно, решение, которое сегодня будет принято, он тщательно обдумал за прошедшие три дня заседаний. Ясно: разведку нефти в Сибирском Зауралье придется сворачивать. Не только на Малыгинской площади, которую довольно слабо защищал этот сибиряк, кандидат наук, – председатель государственной комиссии споткнулся на минуту, он забыл фамилию Владимира Николаевича, открыл папку, провел пальцами по верхнему листку бумаги; Корнеев его фамилия, – словом, разведку придется сворачивать не только на Малыгинской площади, которую пытался защитить Корнеев, а и во всей Западной Сибири. И ничего тут не поделаешь, факты – вещь доказательная. Практически все, о чем говорили участники заседания, председателю госкомиссии было известно. И история взаимоотношений Губкина и Коровина, и борьба их учеников, и казус у алтайской скалы Соловей, и дебаты вокруг континента Тоболии, и то, как были найдены шальновская нефть и зереновский газ, и какие вести принесли последние керны, поднятые с разведывательных скважин, – не только тех, что бурились на Малыгинской площади. Выходит, шальновская и зереновская находки были случайными.
Председатель ссутулился, покашлял в кулак, оперся ладонями о стол. Почки продолжали допекать его, в подгрудье будто бы бросили горсть красных костерных углей, еще жарких, горящих, дымных, эта горсть и делала свое злое дело. Как бы после заседания не угодить в больницу. Плохо, когда подобные вещи – абсолютно побочные, не имеющие отношения к делу, мешают работать, принимать объективные, со всех сторон обдуманные решения. Говорят, что из-за такой побочной вещи – внезапный насморк, вот незадача, – Наполеон проиграл одно из величайших своих сражений.
Но лицо председателя госкомиссии как оставалось спокойным, так и продолжало оставаться, на нем ничего не было написано – ни боли, ни недовольства, ни раздражения, ни внутренней маеты – этот человек прекрасно владел собой.
Если бы у него спросили, как он сам, лично, именно лично считает: следует прекращать поиск нефти в Западной Сибири или не следует, он ответил бы, почти не задумываясь, – не следует.
Поиск нефти в Зауралье необходимо продолжить. Но это его личное мнение. Личное. А он не имел права ставить во главу государственных интересов личное мнение.
В зале заседаний стояла напряженная тишина. Председатель молчал – никак не мог он начать свою речь, это видели все, и все прекрасно ощущали – буквально физически ощущали, – насколько трудно начинать эту речь, принимать решение, которое предгоскомиссии должен был принять. Действительно, тяжела шапка Мономаха, чертовски грузна и давит, давит она на человека, горбит его, старается прибить к земле, расплющить, и уходит человек в никуда, становится никем. Живым манекеном, которому впору только демонстрировать шляпы.
Возможно, минуты молчания бывают минутами некоего высшего провидения, предчувствия чего-то особого, необычного, что обязательно должно перевернуть мир, всколыхнуть людей, взбудоражить умы и души, заставить человека мыслить по-иному. И возможно и другое – это минуты сомнений, тяжелой, иссушающей борьбы, минуты неудач.
Гранитной скалой высился на своем месте Татищев – большой, с крутолобой крупной головой, с широкой блестящей лысиной, на которой можно было совершать прогулки, – доброе темя нажил человек с высокими лохмами волос, растущими прямо из макушки; стрелял исподлобья голубыми зрачками колючий, пунцовый Сомов, чей характер председатель государственной комиссии уже успел почувствовать – в Сомове имелась созидательная злость, чего не было в других; щуплый, со склеротическим лицом Козин подпер маленькими сморщенными кулачками подбородок и, тяжело дыша, косился взглядом в окно, – видно, ему здесь не хватало воздуха, Козину надо было скорее очутиться на улице. Председателю госкомиссии стало жаль этого человека, он готов был отпустить Козина, но он лишь молча взглянул на начальника геоотдела, которому давным-давно пора было на пенсию, но который места своего не уступал, хватался за него, будто утопающий за ломкий прутик. Уважаемый поисковик Шишкарев, неуютно чувствующий себя в городе – все-таки дом для него – это не город, а тайга, – угрюмо крутил головой, освобождая шею от тесного обжима воротника, поглядывал на всех загнанно – не привык он к официальной обстановке; геофизик Стецюк, выступивший «ни туда, ни сюда», сидел с независимым видом, едко щурил глаза под