Глава двадцать третья
Просто я веселый человек.
Травы веселые подняли головы. Что же случилось с дождем?
Мальвина Рейнольдс
Проснувшись утром, Владимир Корнеев обнаружил, что он бодр, здоров, весел – и это не просто ощущение спросонья, – он чувствовал в себе силу, свежесть, крепость, был готов к любому тяжкому бою, к любым действиям.
Минуту спустя он понял, в чем причина этой бодрости – просто он перестал колебаться и принял окончательное решение. Он переходит работать к Татищеву, остается в Москве. И вообще, колебания – противная вещь, признак слабой воли. Не надо никогда колебаться, надо сразу принимать решение, пусть даже ошибочное. Колеблющийся человек, он немощен – такому в два счета перешибают хребет – кто угодно, даже иной слабак, если он мобилизован внутри себя, и тот может на землю швырнуть.
Осторожно вытащил руку из-под Валиной головы, покосился взглядом: не проснется ли? Валентина не проснулась, хотя ресницы дрогнули, по лицу неслышно проскользнула легкая тень. Корнеев подумал, что опять коридорной придется давать пятерку, не то ведь расквохчется, раззвонит на всю ивановскую. А лишний звон ему не нужен. Особенно в создавшейся ситуации. Тут пай-мальчиком следует быть. Пока он умывался, брился, проснулась и Валентина.
– Как спалось?
Валентина, уловив тепло в его голосе, отозвалась улыбкой.
– Как в сказке, – ответила она, закидывая руки за голову. – Ты все-таки решил перейти к Татищеву?
– Да, – помедлив, сказал он, – теперь уже окончательно.
Валентина встала с постели и в розовой ночной рубашке, чудом державшейся на тоненьких скользких бретельках, подошла к Корнееву. Словно бы проверяя его настроение, посмотрела в глаза. Корнеев спокойно ответил взглядом на взгляд. Только почувствовал, как у него запершило что-то в горле. Но не оттого, что в душе шевельнулось сомнение, кольнуло острое, нет – все-таки красивой была Валентина. Недаром, куда ни придешь, на нее глаза пялят. Ладно бы мужики, а то и бабы.
– А я? – спросила Валентина тихо. – Как же я? – Наступила пауза, долгая и полая, похожая на длинный гулкий коридор.
– Ты останешься со мной, – наконец одолел коридор Корнеев.
– Спасибо, – шевельнула Валентина губами. В глазах ее появилось беспокойство – так бывает в степи: пробежал табун коней – и тут же поднялся ветер, взбил травы и деревья, заставил сдвинуться облака, и на землю пролился дождь, беспощадный, сплошь заливший все кругом, – проступили слезы. Она отерла их, плотно прижимая пальцы к векам, заморгала часто, стараясь сквозь дождь разглядеть Корнеева, его лицо, наконец поймала его взгляд, спросила каким-то молящим, сомневающимся шепотом: – Может, не надо?
– Что ты, что ты, – зачастил он, – как ты можешь сомневаться? Ты останешься со мною.
Она, помедлив немного, согласно кивнула.
– Вот и хорошо, – пробормотал Корнеев, – вот и хорошо. И не надо, прошу тебя, слез. – Посмотрел на часы. – О-о! Мне пора бежать. Пора проигрывать сражение. Сегодня последний бой.
Он хотел прийти немного раньше, чтобы до заседания перехватить Татищева и окончательно договориться с ним.
– Что делать, если мы, женщины, так устроены, часто плачем, – вздохнула Валентина. – Глаза у нас на мокром месте. А потом слезы – это ведь наше грозное оружие, которого больше всего боятся мужчины, – невольно усмехнулась она.
Правильно рассчитал Корнеев – профессор Татищев появился чуть ли не раньше всех, громоздкий, шумный, с сиплым простуженным дыханием, постоянно приглаживающий задирающиеся вверх клоки непокорных седых волос, растущих на макушке.
– A-а, представитель той стороны баррикад, – загудел он, увидев Корнеева, и, завернув рукав пиджака, чтобы Корнееву были видны часы, постучал ногтем по стеклу. – Время, увы, истекло. Итак?
Корнеев, выдержав небольшую паузу – оказывается, нелегко делать такие вещи, даже если решение созрело, произнес недрогнувшим, спокойным голосом:
– Я принимаю ваше предложение.
– Мол-лодец! – вскричал, выбрасывая руки вперед, Татищев. Обнял Корнеева, по-ребячьи прижался к нему, похлопал ладонью по спине. – Очень разумное решение принял. Как настоящий солдат. А настоящий солдат всегда должен находиться там, где труднее всего. Трудности, подлинные трудности начнутся сейчас, – Татищев махнул рукой, будто крылом, – в Минусинской котловине. И верьте мне – нас ждет успех. Мы откроем то, чего еще никто не открывал.
В коридоре неожиданно показался Сомов, более обычного багровый, что невольно наводило на мысль: вчерашний вечер он не провел даром, а посвятил небезуспешной борьбе – и ясно, с кем боролся «солдат не в ногу» с каким-то пронзительно-лучистым, наверное, даже испепеляющим взглядом.
– Вот, еще один противник! – громко возвестил Татищев, хотел было протянуть руку Сомову, но тот, колючий, погасив голубой огонь во взгляде, увернулся, и Татищев в последний момент понял, что руку Сомов не пожмет. Хмыкнул. «Солдат не в ногу» остановился, посмотрел на Татищева и Корнеева из-за плеча – дикобраз или всезнающая вещая птица, ворон какой-то! – в ответ на татищевское хмыканье хмыкнул сам. – Ну, не надо так, – попросил Татищев, – я ведь вам ничего плохого не сделал. Зачем же вы меня так, исподлобья, а? Взглядом испепелить пытаетесь?
Сомов молча усмехнулся.
– Будто я враг какой, а? – голос Татищева сделался тихим, дружелюбным. Видно, этот переход задел Сомова, он сузил яростные голубые глаза, проговорил резко, скрипуче, словно не выспался – вот луговой коростель!
– Профессор, чтобы вас испепелить, вы должны быть кем-то. Кем-то! – Скрип в его голосе стал просто невыносимым. «Солдат не в ногу» специально подчеркнул слово «кем-то». – А вы, пардон, никто. Ни личность, ни человек, ни ученый. Никто. Вы просто чей-то любимец, и все.
– Напрасно вы так, – по-прежнему не менял добродушного тона Татищев. Передразнил: – «Чей-то любимец, и все». Я – личность, хоть вы и отрицаете это. У меня есть ученики, есть победы… Есть последователи, в конце концов! – он взял рукой Корнеева за плечо, похлопал. – Вот, например, кандидат наук товарищ Корнеев переходит ко мне работать. Покидает своих заблудших коллег. И правильно поступает, государственно.
Корнеев, которого покоробила прямолинейность этого диалога, поморщился от неприкрытости татищевского жеста. Ну просто хозяин подворья, купивший в калашном ряду большой пирог с начинкой.
– Да-а? – недоверчиво протянул Сомов, окидывая Корнеева с головы до ног, будто видел впервые. – Не думал, не думал.
Пришлось Корнееву сделать независимый вид: «А думать иногда не вредно, товарищ Сомов!»
– Значит, Малыгинская площадь проиграна вчистую… А с нею и Западная