Не веря ни себе, ни в то, что происходило – в боевую стрельбу глиняных пузырей, и вообще не ощущая себя, тела своего, рук, ног, не зная, сон это или явь, закричал неожиданно тонко, подбито, оглушая гордого южанина:
– Превентор! Наводи превенто-о-ор! – крик его споткнулся, угас на протяжном, звонком «о-о-о», Корнеев все еще не верил – сон это или не сон?
На каждой буровой есть тяжелое – тонны в три-четыре весом – предохранительное устройство, превентором называется. Нечто вроде пробки, которой в случае беды, катастрофы, выброса нефти, любой неожиданности можно прочно закупорить скважину, предотвратить большую беду. В любую минуту, в каком бы состоянии буровая ни находилась, превентор должен быть наготове. Иначе подземная стихия, один раз взбунтовавшись, сразу погубит людей, технику, природу вокруг.
– Наводи превенто-о-ор!
– Счас, поймаешь, – счас, – метался по площадке гордый южанин, шарахался от выползающей сквозь щели низкого помоста глины, белесых, странно светящихся в электрическом свете остатков соляного раствора, вздрагивал, когда беззвучно лопались крупные пузыри, обрызгивали ему лицо.
Хорошо, что на крик Корнеева, на эти странные взревыванья-спады дизеля бежали люди – знали, понимали мужики: что-то случилось.
Минуты, да какое там минуты, тридцать секунд понадобилось, чтобы надвинуть превентор на скважину, мертво закупорить ее и не бояться уже, что помост вот-вот будет снесен ко всем шутам, вышка повалена, а Корнеева не оставлял страх! Боялся, что не успеют заткнуть скважину.
Успели. Теперь скважина была безопасна: бунтуй она, не бунтуй – все равно окоротят. Ибо скважина эта – управляемая. Если надо выпустить пары, утишить злое клокотанье – крутнул вентиль, который называется задвижкой и на всех схемах рисуется как задвижка, крестом, – пожалуйста, пары пошли, никакого худа они уже не принесут, коли надо зажать, сделать двухкилометровую земную дыру глухой – крути вентиль в обратную сторону до отказа.
Наконец поняв, что все в порядке, Корнеев рукавицей смахнул пот с лица, оставив на носу и щеках черные мазутные следы. Вокруг уже сбился в кучу таежный люд, примчавшийся сюда из балков, переминался с ноги на ногу, стараясь сдержать изумление на лицах, и лица их действительно были спокойны донельзя: ахни сейчас, развались пополам земля под ногами – никто не дрогнет, рта не покривит – чалдонская закваска, а вот глаза то одного, то другого выдавали – посверкивали, блестели азартно, словно на охоте, когда, бывает, бьешь в лет крупную птицу и несколько томительно-долгих, пустых, гулких секунд, пока добыча, сохраняя инерцию, спокойно скользит по воздуху, подгребая под себя крыльями и длинно вытянув ноги, не знаешь, попал в цель или не попал. И только когда птица ломается в полете, понимаешь: попал. Сердце перестает раздраженно биться, переходит на нормальный ритм. Часто же случается и промах: охотник так себе, башмаки жмут, стрелять мешают, ходить бы такому стрелку на танцы, чем в тайгу.
Ждут мужики чего-то, маются. Даже Вика на площадку примчалась, одетая нарядно, не для леса, тоже ждет, оглядывается то на болванку автоматического ключа, то на Корнеева, то на таежников.
Краем уха Корнеев слышал, как гордый южанин ходил по кругу и всем рассказывал, что произошло. «Вдруг как загудело внизу «у-у-у», поймаете, по коже муравьи побежали. Никогда такого не видел. Мотор совсем замолк, не слышно его, а этот самый… ротор работает. Сам по себе. Хорошо, что товарищ Корнеев на тормозе стоял, а не я… Не то!» – темпераментный человек красноречиво разводил руки в стороны, шел по кругу дальше – надо было всем, каждому рассказать, что тут стряслось.
Покосился Корнеев, встретился взглядом с Викой. Нарядная девчонка. И кто это утку пустил, что она с Костей «шуры-муры» затеяла? Не в тайге Вике жить, а где-нибудь в стольном граде, в высотном доме, и не поварихой работать, а балериной, актрисой, манекенщицей.
В горловине превентора вдруг что-то забулькало, зашипело сатанински, злобно, ветер пронесся над головами, посшибал шапки у некоторых, с Вики чуть не стянул платок, заставил всех пригнуться в невольном испуге, в следующий миг наружу выбился газовый султан, и Корнеев, корчась над бесполезной теперь рукоятью тормоза, кричал, стараясь голосом своим перебить резкий, одуряющий свист:
– Все с площадки! Все прочь с площадки-и!
Поначалу его не понимали или просто не слышали: свист ввинчивался в мозг, закладывал уши, парализовывал тело, а потом разобрали и посыпались с помоста.
Не дай бог сейчас малую искру, шальную – буровую рванет, раскидает по тайге. И людей и железо раскидает, разворотит землю воронкой… Но пронесло. В воздухе, над самыми головами стоявших вокруг буровой людей, плавали светящиеся, зеленоватые какие-то, зловещие облака. Но уже в следующий момент облака эти словно бы сгребла безжалостная рука, обратила в бесформенный огромный ком, отбросила куда-то за пределы помоста, шипенье утихло, сделалось плотным, вязким, в воздухе запахло острым – то ли муравьиной кислотой, то ли чем-то квашеным, застойным: редька не редька, брюква не брюква, капуста не капуста. Но – точно! – пахло кислым. Потом и этот запах прорвало, образовался новый – резкий, но сладковатый и тоже малоприятный, и Корнеев, до этой минуты не веривший, что он и его ребята сделали открытие, окончательно поверил в него. Сделали! Есть, есть нефть!
Он еще больше согнулся, почти скорчился над кочерыжкой тормоза, не зная, зачем он тут стоит, что делает. Заморгал ресницами часто и благодарно, ощущая в себе потребность избавиться от многодневной маеты, объясниться, попросить прощения – у кого, за что? – очиститься от всего тяжелого и дурного, что скопилось в душе его.
Тоска ширилась в нем, крепла, из-под ресниц выкатились соленые чечевины, соскользнули вниз по щекам, уменьшаясь, вымерзая на ходу, а может быть, просто смешиваясь с потом.
Он еще не чувствовал, а точнее, не видел опасности, не понимал пока, откуда она может возникнуть, а тело его уже ощущало эту опасность. Как на фронте, когда новобранец попадает под обстрел и не знает, куда ему деться, – тело само безмолвно подсказывает, куда, где приткнуться, в какую щель нырнуть.
Клокотанье в горловине скважины прекратилось, помост встряхнуло, будто взрывом, в воздухе запели-завизжали пули – вот откуда ощущение опасности, вот почему тело так стремится сберечь себя, – в черное небо сыпанула горсть черных пахучих брызг и, совершив долгий полет, будто дробь, выпущенная сразу из двух стволов, звучно раскаталась по жесткому ночному чарыму.
За первой горстью скважина выбила из себя еще одну, вторую, потом третью – она прочищала себе глотку, а затем – этого момента Корнеев ждал тысячу…