— Она не пострадала?
— Жива-здорова.
Только сейчас я осознал, как же глупо я поступил. Вся эта затея представлялась мне сущим бредом.
«Совсем берега потерял! — корил я себя. — Мы ведь могли умереть! А все проклятые деньги!»
Но, с другой стороны, все обошлось, и теперь мы могли получить награду. Можно сказать, повезло.
— Ну рассказывай, что там приключилось, — обратился я к мутанту.
Рассказ не занял много времени. Дело было так. Когда на меня упала люстра, я таки успел произнести заветную фразу: «Помилка, действуй!». Малая сняла браслет и пронзила молниями Чевенгура и его подельника.
— А что с остальными буревестниками революции? — спросил я.
— Когда фараоны объявились, Дванов дал стрекача, и его застрелили при попытке к бегству. А наркоша здесь...
Циклоп указал на камеру, расположенную напротив нас. Там на бетонном полу, прислонившись затылком к стене, сидела Мина Лепесток. Она что-то шептала себе под нос, мелко тряслась и наматывала прядь волос на палец, выдергивая их целыми клочьями. Ее взгляд был пустым и безумным, адресуясь куда-то в другое измерение.
— Чего это она? — спросил я.
— Шарики за ролики заехали после того, как увидела фокусы Помилки.
— А фараоны наблюдали это Тесла-шоу?
— Нет, они позже пришкандыбали.
— А деда за что забрали?
— Захара-то?
— Угу.
— Да он пьяный был в зюзю. Принял фараонов за грабителей, пытался их клюкой отлупить.
— И как? Удачно?
— Одному нос сломал.
Я уважительно кивнул:
— Геройский дед.
Раздались шаги, появился фараон. Вернее, фараонша. Высокая девушка атлетического телосложения с грубоватыми чертами лица, зелеными глазами и темно-рыжими волосами. Она достала из кармана связку ключей и отперла нашу камеру.
— Вы двое, — фараонша указала на меня и мутанта. — На выход.
В соседнем каземате вернулась в реальность Мина. Она на четвереньках подползла к решетке и, запрокинув голову, бросила на тюремщицу жалобный взгляд:
— Офицер, офицер...
— Я сержант, — последовало строгое уточнение.
— Сержант, не отпускайте их. Умоляю, не отпускайте. Они служат дьяволу! С ними еще была маленькая девочка, она и есть дьявол!
Мина просунула руку сквозь прутья решетки и схватила фараоншу за ногу. Ни слова ни говоря, та сняла с ремня резиновую дубинку и саданула арестантке по запястью. Мина заорала благим матом и отползла назад, прижимая к груди ушибленную руку.
— Сержант! Не отпускайте их! Я сделаю все, что угодно, только не отпускайте! — Мина затряслась мелкой дрожь. — Черт, откуда лезут все эти пауки?
— Какие пауки?
— Да вот эти! Огромные! Рыжие! Мохнатые!
— Нет здесь никаких пауков.
Мина разрыдалась, перевернулась на спину и принялась что есть сил щипать себя за руки и за ноги, приговаривая:
— Кыш! Кыш! Кыш!
На верхней полке зашевелился Захар. При виде фараонши дедок пьяным голосом затянул:
— Падла легавая, а ну иди сюда. Я тебя, сука, на ремни порежу. Всю жизнь мне испоганили, гады!
Когда нас уводили, дед Захар сидел на нарах, свесив ноги, и пронзительно горланил старую арестантскую песню:
Случай на Севере был в отдаленном районе.
Срок в лагерях отбывал паренек молодой.
Всюду по зоне звучал его голос чудесный,
Все уважали и дали кликуху «Седой».
Как-то приходит к Седому письмо заказное,
Пишет Седому из дому родимая мать:
«Я заболела... О, горе какое, сыночек,
И не хотелось, не видя тебя, умирать».
И надо сказать, голос у Захара был звучный. Да и песня брала за душу, хоть я и не поклонник такого творчества.
Я шел по полицейскому участку и улыбался. Мысль о восемнадцати миллионах кредах будоражила воображение.
«Вот теперь заживем! — думал я. — Ни в чем себе не будем отказывать!»
Сорить деньгами, впрочем, не стоит, равно как и делать инвестиции. Я читал одну статью про мужика, который приобрел на заправке лотерейный билет и выиграл миллион кредов. В тот же день он накупил всяких акций и облигаций. А через неделю фондовый рынок рухнул, и мужик остался ни с чем. Но судьба снова ему благоволила. В тот же год он выиграл еще один лимон. И на сей раз накупил на всю сумму новых лотерейных билетов, но выиграл только электромясорубку. Ну а когда курьер принес ему приз, мужик проломил ему этой самой мясорубкой голову.
Нас привели к тучному, розовощекому майору, который что-то чиркал в блокноте красной ручкой с обгрызенным колпачком. Воротничок его рубашки был расстегнут на несколько пуговичек, а на бычьей потной шее виднелся золотой тросик с гимнастом. Кабинет, где он обитал, напоминал джунгли: всюду стояли горшки с яркими цветами, с потолка свешивались кашпо с вьющимися растениями, а вдоль стен располагались кадки с фикусами. Рабочий стол же был завален бумагами, среди которых я заметил наши мультипаспорта.
— Майор Долбня! — представился розовощекий.
Отправив прочь конвоиршу и сверкнув улыбкой, он крепко пожал мне и Циклопу руки и разродился пафосной речью о том, какой героический подвиг мы совершили и как горячо жители Марса благодарят нас. На пухлых щеках майора сверкнули две жемчужные слезы, которые он артистично смахнул мизинчиком, украшенным рыжим кольцом с драгоценным камешком.
— По ряду причин мы не можем публично афишировать ваше участие в операции по поимке злоумышленников, но у нас есть для вас подарки. Вот ваши поздравительные грамоты, подписанные Министром внутренних дел, и лично от меня... — Долбня достал из-под стола серый плетеный горшок. — Настольное кашпо! Сплел специально для вас. С недавних пор, знаете ли, увлекся. Врачи рекомендуют, успокаивает нервы.
Я взял горшок и заглянул внутрь, надеясь увидеть там чек на восемнадцать миллионов.
— А как же награда? — обнаружив пустоту, поинтересовался я.
— Ой, совсем забыл! — спохватился Долбня.
Он полез в стол и достал оттуда какую-то бумаженцию.
— Бесплатный сертификат на три тысячи кредов для магазина спорттоваров «Бицу-ха-ха!».
Я сунул бумажку в карман и потер шею:
— Вообще-то я имел в виду восемнадцать миллионов...
— Какие еще миллионы? Вы в своем уме?
— Но ведь было объявлено...
— Вы только посмотрите на них! — майор сделал широкий жест рукой, как будто комната была полна людей. — Им мало нашей благодарности! Мало того, что сам Министр внутренних дел объявил им благодарность! Одни деньги на уме... Поколение Золотого тельца, тьфу!
— Вы же сами писали про награду...
Долбня презрительно нахмурился.
— А ну