Полевые учения имели целью приучить солдат как можно меньше бояться опасности и самой смерти. Для этого Суворов применял довольно жестокий способ учебных атак. Пехота с ружьями, заряженными холостыми патронами, ставилась напротив кавалерии так, чтобы каждый стрелок находился от другого на таком расстоянии, которое было нужно одной лошади для проскока между ними. Затем он приказывал кавалерии идти в атаку полным аллюром. Пехота стреляла в то самое время, когда всадники проскакивали во весь опор сквозь стреляющий фронт. После многократного повторения этого маневра лошади так приучались к выстрелам, производящимся, можно сказать, прямо им в морды, что сами рвались на стреляющих, чтобы, проскакав сквозь них, возвратиться на покой в конюшню. Но пехоте эти учения стоили очень дорого. Случалось, что от дыма ружейных выстрелов, от излишней торопливости всадников или от заноса некоторых своенравных лошадей по нескольку в один проем между стрелками, дело заканчивалось увечьем или даже смертью в пехотном фронте. Суворова это не останавливало от продолжения подобных учений. Когда ему доносили о числе затоптанных жертв, он обыкновенно отвечал: «Бог с ними! Четыре, пять, десять человеков убью; четыре, пять, десять тысяч выучу».
После учений Суворов держал перед солдатами речь, благодаря их за службу и указывая на ошибки. Голос у него был негромкий, речь отрывиста, как его письменный стиль, но это его не беспокоило. «Довольно и того, что передние офицеры и солдаты меня услышат и поймут, завтра мои слова будет знать вся армия», —говорил Александр Васильевич.
Это не было похвальбой или чрезмерным самомнением. Вера солдат в Суворова было беспредельна, они боготворили его. Для них он был свой, «солдатский» фельдмаршал и всеведущий полубог одновременно. Его причуды и дурачества не нравились кому угодно, только не солдатам. Суворов отлично понимал это. Он мог, не стесняясь, справить естественные надобности перед строем, и они спокойно выполняли «требования природы» перед ним; фельдмаршальский мундир не мешал ему запросто сморкаться двумя пальцами, но солдатский рапорт он всегда слушал, стоя «стрелкой». Армия чувствовала, знала, что ни одно суворовское чудачество не оскорбит, не обидит напрасно солдата, и в ее глазах все его причуды были овеяны какой-то таинственностью и высшим смыслом. Солдаты были совершенно уверены в сверхъестественных способностях Суворова. Говорили, что он видел человека насквозь, и человек с нечистой совестью не мог прямо на него смотреть; что он видел труса по лицу, ставил его вперед, и трус делался храбрецом. Передавали, что Бог дал ему змеиную мудрость, что Суворов ведал «Божью планиду», умел разрушать именем Божиим, крестом да молитвой и волшебство, и козни дьявола; что знал он все на свете, проницал замыслы врагов, чуял в безводных местах ключи, не начинал сражения, прежде чем отойдет обедня, которую служат на небе ангелы Господу. Несмотря на то, что тело Суворова было испещрено ранами, солдаты были убеждены, что Божий посланец оберегал его в бою, и по неистребимому суеверию людей, часто подвергающихся смертельной опасности, они стремились в бою быть поближе к нему, хотя бы он бросался в самое пекло. Вряд ли когда-нибудь другой полководец (может быть, за исключением Наполеона) был окружен таким сверхъестественным почитанием, уже труднодоступным для современного понимания. Между тем сам Суворов объяснял это очень просто: «Люби солдата, и он тебя любить будет, в этом все дело». Он не преуменьшал значения своего влияния на солдат, но считал, что солдаты, прошедшие его боевую выучку, доставят победу и любому другому военачальнику, который примет над ними командование. Суворов воспитывал солдата-победителя. В этом и заключался смысл учений, ненависти к ретирадам и немогузнайкам, забот о солдатском быте.
Сохранилась любопытная записка майора Вронского Екатерине II об отзывах австрийских и прусских военных о суворовских войсках. По их мнению, Суворов преисполнен военных дарований, не подражает общепринятой тактике и «стремится открыть путь к новому военному обороту». Он не любит сложных маневров, а рассчитывает на смелую и быструю атаку — штурм или удар пехотой на кавалерию линией или кареем. Это должно удивлять тех, кто не привык к таким действиям пехоты. Самый выдающийся его недостаток — своенравие, достоинство — умение мгновенно схватывать сильные и слабые стороны неприятеля. Русский солдат по стойкости и терпеливости занимает первое место в мире. Кавалерия более способна брать батареи, чем наносить удар пехоте и в этом имеет преимущество перед австрийской и прусской конницей. Суворовские войска не соблюдают линий и интервалов и часто не заботятся о флангах. Они могут быть побеждены сразу же после одержанной ими победы, так как не соблюдают порядка и предаются пьянству, но до сих пор противники Суворова этим не воспользовались. Если его войска привести в расстройство, то они погибнут, поскольку не умеют ретироваться, даже генералы Суворова не имеют об этом понятия. Победить русских можно: 1) маневрированием, которое должно не допустить штыкового удара; 2) ретирадой — с целью завлечения; 3) сильным огнем, которого особенно боятся казаки.
Как видим, нет ни слова ни о «дикости» военной тактики Суворова (говорится даже о «новом военном обороте»), ни об его особом военном «счастье». Близкое наблюдение суворовской системы раскрыло глаза даже прусским и австрийским военным педантам. Правда, штабная «ученость» сказывается в заключительных способах победы над Суворовым; может быть, она даже не лишена известного смысла, но беда заключается в том, что ни один его противник не смог воспользоваться этими ценными указаниями на практике.
В Тульчине Суворов добивался, чтобы парусный и гребной флот были так же переданы под его начало. Он писал об этом П. Зубову и не получал от него ответа. Александр Васильевич сердился и пенял зятю: «Время проходит, люди мрут, суда гниют; князь Платон Александрович знает, сколько ныне в лом (т. е. сколько судов пришло в негодность. — Авт.) и перед сим было; против прежнего найдет, что оба [флота] уменьшились, а у турок возросли, многочисленнее и несказанно исправнее наших. При войне будет поздно». Но и Н. Зубов не подвиг брата воззреть на черноморский «лом», и Суворов махнул на все рукой: «Пусть этими флотами князь Платон берет Стамбул из своего кабинета».
Платон Зубов находился