Совсем другое отношение было к Парижской Коммуне 1871 г., несмотря на то, что она во многих отношениях была еще гораздо более несостоятельной, чем большевистский режим. Но Коммуна была от первого момента до последнего проникнута духом величайшего уважения к человеческой личности. Даже к личности врага, не говоря уже о друзьях. А другом и товарищем считался всякий, кто работал в том же направлении, хотя бы и другими методами. В Коммуне было три различных направления: якобинцы, бланкисты и интернационалисты (по большей части прудонисты). Они зачастую очень сильно боролись между собою, причем каждое течение стремилось к победе своих методов, но ни разу ни одной из этих партий и в голову не пришло захватить в свои руки всю власть путем насильственного подавления других партий.
Большевики же с самого начала проповедовали необходимость уничтожения всех других социалистических партий всеми средствами, вплоть до клеветы и пулеметов, смотря по обстоятельствам.
Коммуна представляла собой наиболее прогрессивную социалистическую массовую мысль своей эпохи. Маркса тогда еще никто не понимал, хотя он и был уже тогда довольно известен. Об историческом материализме никто и не говорил. А между тем, когда совместно работавшие в Коммуне бланкисты и прудонисты под давлением обстоятельств оказались вынужденными сформулировать определенную программу, то программа эта оказалась такова, что Маркс счел для себя возможным ее признать и взять под свою защиту.
Гибель Коммуны повлекла за собой гибель прудонизма и перерождение бланкизма, который стал все больше и больше приближаться к марксизму. Через 20 лет после Коммуны марксизм оказался победителем во всем интернационале; все рабочие партии были практически, если и не всегда теоретически, построены на марксизме.
И вот теперь, спустя полвека после Коммуны, является большевизм и вкладывает такое толкование в термины и понятия марксизма, которое возвращает нас назад к временам Вейтлинга и Бланки, к сороковым годам 19 века.
И не случайно то, что, благодаря применению домарксистских методов мышления, большевики оказались в политическом и экономическом отношениях отброшенными к условиям до-капиталистической эпохи.
Вот этот-то явно реакционный характер большевизма, проникающий всю его теорию и практику, и ведущий не в направлении к социализму, а от него, и является, наряду с брутальностью и властолюбием большевиков, основной причиной, отталкивающей от них все более широкие круги пролетариата. Все это приводит к тому, что они уйдут, не оставив по себе ничего, кроме развалин и проклятий.
Были и до большевизма случаи, когда пролетарии слишком рано приходили к власти, в условиях, когда эту власть нельзя было удержать. Но они оставили по себе славную память, они нам дороги все, от анабаптистов до парижских коммунаров.
Большевизм же останется темной страницей в истории социализма. Уже теперь широкие массы международного пролетариата с ужасом отворачиваются от братоубийства, совершаемого большевиками исключительно из-за жажды власти. Но если большевики продержатся долгое время, не изменив своей тактики, то нам, быть может, еще суждено будет увидеть, как большевики рука об руку с капиталистами Запада будут вести войну против борющегося за свою свободу пролетариата России.
Тогда процесс развития большевизма будет завершен.
Примечания
1
Тем более, что для успокоения людей с особенно сильными остатками марксистской совести, в резерве всегда был еще один довод, а именно, убеждение в непосредственной близости социальной революции на западе, которая-де разрешит все «проклятые вопросы», заменив неблагоприятное для социалистического пролетариата соотношение сил в русском масштабе иным соотношением сил в масштабе мировом.
2
Аргумент этот казался тогда Троцкому настолько неопровержимым и убийственным, что он, как Купринский унтер-офицер, пользовался каждым случаем, чтобы повторить это «выигрышное место». А между тем ораторам нашей партии на съездах, на которых Троцкий выступал со своим доводом, не стоило большого труда разрешить это «загадку Красной армии». Красная армия, выросшая и победившая в граждан. войне, как инструмент крестьянской революции, благодаря отчасти активной, а отчасти пассивной, но тем не менее могучей поддержке крестьянских масс, развивалась и жила не на основе здоровой экономики, а за счет расхищения остатков прежнего производства и поглощения всего вновь производимого. Это было соотношение, пригодное на худой конец для разрушения феодализма с попутным разорением промышленности, но не метод для построения социалистического производства.
3
«Применение принудительных методов при отсутствии должного обеспечения продовольствием потребует огромной затраты сил, результаты же редко оправдывают затраченные усилия. Мало того, что подневольный труд мало производителен, — удержать рабочих можно будет лишь при наличии воинской охраны». Так гласит резолюция этого совещания («Экон. Ж.» 10 янв. 1920 г).
4
Троцкий в своей книге с невероятным гневом обрушивается на резолюцию нашей партии, подчеркивавшую малую производительность подневольного труда. Но когда его книга вышла в свет, в офиц. советской печати были уже опубликованы статистические данные, полностью подверждающие наше утверждение. Укажем на «Экон. Ж.» (от 15 июня 1920 г), сообщающую поразительные данные о «результатах труд. повинности на жел. дор» Моск. узла. Оказывается, что работа принудительно «мобилизованных граждан» (речь идет о неквалифицированных видах труда: очистке путей и нагрузке) обходится казне в 4,76 раза дороже работы вольно-наемных жел. — дор. рабочих, а производительность труда у свободных рабочих от 3 до 6 раз выше, чем у мобилизованных. — Не менее яркие данные относительно результатов «интенсификации» труда на фабриках приводит в той же «Экон. Ж.» советский статистик С. Струмилин.
5
Это в особенности нужно иметь ввиду при чтении последних глав книги Троцкого, посвященных полемике против нашей партии и специально против автора этих строк. Главы эти представляют собою часть заключительного слова Троцкого в ответ на мой содоклад на съезде проф. союзов в янв. 1920 г. Излишне прибавлять, что печатно ответить Троцкому в России было невозможно, и что Тр., полемизируя с противником, у которого завязан рот, не стеснялся в искажении моих возражений и замалчивании самых существенных доводов.
6
Мы оставляем в стороне некоторые ошибки фактического характера, допущение Каутским в своих книгах о большевизме. Они объясняются, конечно, тем, что Европа, благодаря соединенным усилиям Антантовской блокады и большевистской цензуры, была долгое время совершенно отрезана от России, — и, не имея сколько-нибудь существенного