К. Каутский
От демократии к государственному рабству
(ответ Троцкому)
Предисловие редактора
I
Ни один из видных противников большевизма, русских или иностранных, не вызвал в себе такой жгучей ненависти со стороны большевиков, как Карл Каутский, и никому они не отвели столько места в своей литературной борьбе, как Каутскому. Ленин выпустил против его «Диктатуры пролетариата» целую книгу, Троцкий ответил на «Терроризм и Коммунизм» еще более обширным «трудом», а газетных и журнальных статей Радека, Зиновьева, Бухарина, и других «меньших богов» и не перечесть.
Это объясняется, конечно, в первую очередь тем исключительным положением, которое Каутский в течение четверти века занимал в интернациональном социалистическом движении, как признанный теоретик и учитель и продолжатель дела Маркса и Энгельса, и тем огромным моральным и теоретическим авторитетом, которым Каутский в силу этого пользовался среди социалистов всех стран. Но не этим одним. В эпоху 1918–1920 г.г., к которой относится наиболее яростная борьба большевиков против Каутского, влияние последнего на ход социалистического движения, прежде всего в самой Германии, чрезвычайно ослабело. Уйдя после раскола старой с.-д. партии вместе с левым крылом, Каутский очень скоро был оттеснен от активного руководительства образованной при его участии новой, Независимой с.-д. партии более крайними элементами и через некоторое время оказался совершенно «не у дел».
И если, тем не менее, главные вожди русского большевизма сочли нужным в самый бурный и тяжелый период революции, урывая время от самых важных и неотложных государственных дел, уделить часть своих сил на писание объемистых полемических сочинений против критических замечаний «дряхлого», «потерявшего всякое влияние», «выжившего из ума» старого «ренегата», — то причина этому лежит в следующем:
Каутский был в ту эпоху единственным из заграничных теоретиков революционного марксизма, который нашел в себе достаточно гражданского мужества, чтобы открыто выступить с яркой и определенной критикой большевизма с точки зрения марксизма же. В то время, как Роза Люксембург, а после ее смерти ее ближайшие друзья: Леви, Цеткина и др. считали возможным и нужным тщательно скрывать от международного пролетариата свое несогласие с основными методами большевистской тактики, в то время, как даже такие люди, как Адлер, Бауэр, Гильфердинг, Лонгэ отчасти по соображениям внутренней политики, а отчасти из ложнопонятых интересов международной солидарности, долго не решались публично выступить с критикой большевизма и осуждением его методов, — в это время старик Каутский, жертвуя своим положением в партии, рискуя остатками своей былой популярности, с юношеской горячностью ринулся в бой. Оказавшись, таким образом, один впереди всех своих будущих соратников, он поневоле сосредоточил на себе всю злобу и все удары своих противников-большевиков.
К этому надо прибавить особенности критического метода Каутского.
Его сила не в сверкающей диалектике полемического анализа, не в ядовитом сарказме остро-отточенных стрел, не в возвышенном пафосе, а в особом умении, — которое встречается только у классиков социализма, как-то необыкновенно легко и прозрачно сводить сложную цепь явлений к немногим простым и ясным вопросам, выделять из запутанного спора два-три основных пункта и ставить их так, что ответ на них становится простой математической задачей.
Каутский — мастер общественной алгебры.
В этом его слабость, как политического практика, как партийного вождя, как тактика, для которого важнее всего конкретное, детальное, злободневное, которому необходимо практическое чутье, понимание психологии масс, но в этом его огромное преимущество в теоретическом анализе, в научном споре, когда речь об общем, основном, о главных линиях развития. С невозмутимой ясностью и точностью, иногда с чисто учительской обстоятельностью и педантичностью, строит он, исходя из основных марксистских постулатов, свои четкие и строгие формулы, и противник, если он марксист, может по большей части избавиться от принудительной силы Каутсковской логики либо увернувшись от сущности спора, т. е. переведя вопрос с основных проблем на второстепенные, конкретные частности, либо же отрекшись от марксизма вообще.
Спор Каутского с большевиками — это тяжба марксизма с его идеалистическим искажением.
II
Это особенно ярко проявилось в литературном турнире между Каутским и Троцким.
В своей критике русского большевизма Каутский исходит из двух основных предпосылок. Во-первых, что в России при ее современном экономическом, социальном и культурном развитии еще не создались необходимые предпосылки для осуществления социализма; во-вторых, что организация социалистического хозяйства и общества немыслима путем насильственной диктатуры меньшинства.
Что выдвигает, в противовес этому, Троцкий?
Первый вопрос он пытается совершенно устранить из спора указанием на то, что история не дает пролетариату возможности выбирать по своему желанию момент для социального переворота. Рабочему классу, поставленному в определенной стране перед возможностью захватить власть, нельзя предложить отказаться от этой возможности и выждать, пока не «созреют предпосылки». Но довод Троцкого, справедливый постольку, поскольку марксизм не исключает исторических случайностей, заставляющих пролетарские классы взять власть в условиях экономически и социально не созревших для их прочной победы, — бьет совершенно мимо цели, поскольку речь идет о тактике сознательной, — т. е. социалистической части пролетариата после захвата государственной власти. Выбрасывая за борт, как «социал-предательское» измышление, самый вопрос о зрелости экономических и других предпосылок для осуществления социализма, Троцкий тем самым отказывается от того анализа социально-экономических возможностей, от того предвидения пределов революции, которое является самым важным завоеванием марксизма, самым существенным отличием его от социализма утопического, и которое должно лежать в основе тактики каждой марксистской партии. Это есть принципиальный разрыв с марксизмом, низведение его из учения, долженствующего руководить тактикой рабочего класса в каждый данный момент, до роли исторической теории, задним числом, лет этак через 50, объясняющей, «почему сие произошло».
Не подлежит сомнению, что такого рода кастрация учения Маркса и Энгельса марксистом Троцким совершенно соответствовала тому объективному положению, в котором большевики, как пролетарская партия, оказались после октябрьской революции в условиях мелкобуржуазно-крестьянской России. Опираясь на наиболее революционные по своему настроению, но мало проникнутые марксистским сознанием, недостаточно владеющие собою и неспособные к необходимому самоограничению слои городского пролетариата, порвав с более медлительной и осторожной, по зато и более зрелой и культурной частью рабочего класса, шедшей за меньшевиками, и подталкиваемые и увлекаемые мелкобуржуазной утопическо-революционной стихией крестьянского и полу-крестьянского уравнительного и потребительского коммунизма, большевики должны были бы, чтобы остаться верными марксизму, решиться на такую политику, которая, конечно, сторицей оправдала бы себя исторически, но в данный момент могла бы ослабить напорную энергию развязанной большевиками утопической стихии. Но для того, чтобы решиться на это, требовалась такая степень мужества, такая высота сознательности и убежденности в непререкаемой правильности теоретически-выведенных положений марксизма, такая степень политической дальновидности, которой не обладали широкие слои большевистской партии в тот момент. Предписывавший самоограничение, накладывавший стеснительные узы, марксизм